Клод (Клавдий) де ла Коломбьер (Claude de la Colombière, 1641–1682) прожил насыщенную, хотя и короткую жизнь, примечательную той ролью, которую он сыграл в распространении почитания Пресвятого Сердца. Его помнят главным образом как духовного наставника, признавшего истинность откровения, полученного святой Маргаритой Марией Алакок; он также проявил героическую доблесть, выдержав заключение, которое ослабило его здоровье и привело к ранней смерти.

Призвание

Коломбьер родился на юге Франции и с раннего возраста учился в иезуитской школе. Именно в этот период Клод впервые почувствовал свое призвание к посвященной жизни в Обществе Иисуса. Нам ничего не известно о мотивах, приведших к этому решению, однако мы знаем из одной из его ранних записей, что он чувствовал «ужасное отвращение» к тому образу жизни, который решил избрать. Это утверждение нетрудно понять любому, кто знаком с жизнью Клода, потому что он был очень близок со своей семьей и друзьями и имел склонности к искусству, литературе и активной общественной жизни. С другой стороны, он был не из тех, кто руководствуется прежде всего своими чувствами.

Он вступил в Общество Иисуса, когда ему было 17 лет, и прошел обычный курс обучения, включавший грамматику, литературу, философию и теологию. После нескольких лет преподавания в Авиньоне, он изучал теологию в Париже и был рукоположен 6 апреля 1669 года. Коломбьер преподавал еще три года, а затем стал проповедником в иезуитской церкви в этом городе незадолго до прохождения своей третьей пробации. 

Клод прославился основательными и хорошо продуманными проповедями. Они были умело направлены на определенную аудиторию и были при этом верны духу Евангелия: передавали своим слушателям безмятежность и уверенность в Боге. Его опубликованные проповеди приносили и до сих пор приносят обильные духовные плоды. Учитывая место и краткость его служения, его проповеди удивительно свежи по сравнению с проповедями более известных ораторов.

Особый обет

1674 год стал решающим для Клода: в процессе третьей пробации Господь окончательно подготовил его к миссии, для которой он был избран. В течение этого года молитв и размышлений он почувствовал побуждение дать особый частный обет соблюдать все правила Общества самым строгим образом.

Целью этого обета было желание воспроизвести четкий идеал апостола, столь богато описанного св. Игнатием. Этот идеал показался Клоду таким великолепным, что он принял его как свою программу святости. О том, что это действительно было приглашение от самого Христа, свидетельствуют записи в дневнике, который он вел. Они позволяют нам подробно проследить его духовный путь и увидеть, как он боролся с тем, что считал своей основной страстью: с тщеславием и привязанностью к друзьям. Его беспокоило, что о нем думают другие; он видел, что его любят и уважают, и чувствовал, что должен отвечать тем же, хотя и сохранял свою отрешенность от мира, и Бог всегда был для него на первом месте. Противоположное было бы «хищением» от безраздельного дара, которого потребовал от него Бог и который принес Ему Клод. Сознавая свое тщеславие, он решил избегать всего показного и искать жизни сокровенной. Осознание своих изъянов побудило его к упованию на Господа и к знаменитому акту вверения себя Богу. Неутешно сожалея о нарушении правил, он дал обет соблюдать их.

«Верный слуга и безупречный друг»

2 февраля 1675 года он торжественно принес обет и затем был назначен ректором коллегии в Паре-ле-Моньяль. Немало людей удивлялись назначению талантливого молодого иезуита в такое отдаленное место, как Паре. Объяснение, по-видимому, кроется в знании настоятеля того, что в Паре жила скромная монахиня монастыря визитанток Маргарита Мария Алакок, которой Господь открывал сокровища Своего Сердца, но которую одолевали тоска и неуверенность, так как некоторые монахини ее общины сомневались в истинности ее мистического опыта. Она ждала, когда Господь исполнит свое обещание и пошлет ей «Своего верного слугу и безупречного друга», чтобы помочь ей осуществить миссию, для которой Он предназначил ее: открыть миру бездонные богатства Его любви.

Речь шла о Коломбьере – он стал духовником монастыря и духовным наставником св. Маргариты. Она открыла ему свою душу и рассказала о сверхъестественных событиях, происходивших в ее жизни. Ему хватило проницательности признать эту молитву настоящим даром Божиим и истинным откровением. В своей собственной молитве Коломбьер стал более ясно понимать волю Господа. По просьбе Коломбьера сестра Алакок стала записывать то, что с ней происходит, и в июне 1675 года она сообщила о явной просьбе Господа относительно почитания его Пресвятого Сердца: первая пятница после октавы праздника Тела Христова должна быть посвящена особому празднику Сердца Иисуса, причем значительная роль в установлении этого обычая была отведена самому Клоду Коломбьеру.

И он безоговорочно посвятил себя этому делу. Примечательно, что из записей в его духовном дневнике следует, что еще до того, как он стал духовником Маргариты Марии, верность Клода указаниям св. Игнатия в «Упражнениях» привела его к созерцанию Сердца Христа как символа Господней любви.

Миссия в Сент-Джеймсском дворце

Клод провел в Паре год и семь месяцев. Это время подошло к концу в сентябре 1676 года, когда он получил новое трудное поручение стать проповедником герцогини Йоркской в Лондоне. Хотя Англия официально не была католической, король Карл II разрешил своему брату герцогу Йоркскому иметь часовню в Сент-Джеймсском дворце. Капеллан не мог быть англичанином; поэтому молодой французский иезуит покинул свою страну, чтобы жить при чужом дворе. Он продолжал проповедовать то, что было для него самым дорогим, а именно весть о любви Христа к человечеству, символом которой было Его Пресвятое Сердце. Проповеди нашли отклик у герцогини, которая много лет спустя стала первой королевской особой, обратившейся к Папе Иннокентию XII с ходатайством об учреждении торжества в честь Пресвятого Сердца.

В дополнение к проповедям в дворцовой часовне и неустанному духовному сопровождению, как устному, так и письменному, Клод, несмотря на большую опасность, посвятил свое время тщательному наставлению многих, кто искал примирения с покинутой ими Церковью. Видя плоды своей работы, однажды он сказал: «Я мог бы написать целую книгу о милости Божией, с которой Он действует с тех пор, как я прибыл сюда!»

Интенсивный темп его работы и плохой климат в совокупности подорвали его здоровье, и начали появляться признаки серьезного заболевания легких. Клод, однако, не изменил ни своей работы, ни образа жизни.

Последние годы

Внезапно в конце 1678 года он был клеветнически обвинен и арестован в связи с «папистским заговором» Титуса Оутса. Коломбьер был арестован по обвинению в предательской речи против короля и парламента и помещен в холодную темницу, где его здоровье начало быстро ухудшаться. Через месяц он был освобожден, но непоправимый ущерб здоровью был нанесен. Он вернулся во Францию и медленно следовал на юг, часто останавливаясь, когда его настигала слабость. Он прибыл в Лион 11 марта 1679 года и стал там духовником молодых иезуитов в школе, где сам когда-то учился. Он продолжал проповедовать о Пресвятом Сердце, но его собственное здоровье не улучшалось, поэтому настоятели отправили его обратно в Паре-ле-Моньяль в 1681 году. Хотя он очень любил это место, переезд туда не помог его выздоровлению. В начале февраля 1682 года у него случился сильнейший приступ лихорадки и несколько дней спустя он умер в возрасте всего 41 года.

31 мая 1992 года Папа Иоанн Павел II канонизировал Клода де ла Коломбьера, чья харизма, по словам св. Маргариты Марии Алакок, заключалась в том, чтобы приводить души к Богу по евангельскому пути любви и милосердия, который открыл нам Христос.

По материалам: Saint Claude La Colombière | The Society of Jesus, Claude La Colombière, S.I. (1641-1682) — biography, И. Эчанис, «Страсти и слава. История Общества Иисуса в лицах»

Изображение: «Клод де ла Коломбьер, проповедующий почитание Пресвятого Сердца», мозаика в иезуитской базилике Пресвятого Сердца Иисусова, Повуа-ди-Варзин, Португалия – Basílica do Sagrado Coração de Jesus — Wikimedia Commons

***

Глава из книги И. Эчаниса «Страсти и слава. История Общества Иисуса в лицах»

ИДЕАЛЬНЫЙ ДРУГ: КЛАВДИЙ КОЛОМБЬЕРСКИЙ (1641-1682)

История рода

Жизнеописание Клавдия Коломбьерского, даже в большей мере, чем другие биографии, следует начать с его происхождения, прежде всего, с его родового гнезда и истории его предков.

От их дома ничего не осталось. Его предки принадлежали к бургундскому дворянскому роду, прибавлявшему к своей подлинной фамилии Год топоним Ла-Коломбьер. Название же Ла-Коломбьер («голубятня») принадлежало крепости невдалеке от Шалона, которой они владели. Этот дом был стерт с лица земли, когда Tard-Venus опустошили Бургундию. Около 1362 года семья осела в Валансе, утратила свое родовое имя (Год) и сохранило только имя, указывавшее на место ее происхождения (Ла-Коломбьер, по-русски – Коломбьерские).

Представители младшей ветви рода нашли прибежище в Сен-Семфорьене, где в 1562 году прошли полчища гугенотов, которые ограбили приходскую церковь, переплавили органные трубы в пули и отобрали у девяти священников, служивших в приходе, сутаны и даже обувь. Их предводитель по имени Понтье приказал сдать все богослужебные облачения и принадлежности. «Иначе, угрожал он, я разорю город».

Аристократы, в том числе Бенуа Коломбьерский, владелец замка Сен-Семфорьен и прадед Клавдия, отдали несколько облачений, серебряный крест и дарохранительницу. Понтье выхватил крест из его рук и принялся бить им о каменный подоконник, пока тот не разлетелся в куски. Бенуа благоговейно склонился и собрал обломки.

«Можешь забрать их с собой, сказал Понтье со злой усмешкой. – Все равно ты больше не сможешь употреблять их в своих комедиях!»

Бенуа прижал драгоценные осколки к груди.

Подобные воспоминания составляли часть семейного наследия и формировали религиозное сознание Клавдия. Бесчинства этих вандалов и поступок его прадеда были предвестием будущих откровений в Паре-ле-Моньяле и особенно просьбы Иисуса об умилостивлении.

Ближе к концу 1633 года Бертран Коломбьерский, внук Бенуа, женился на Маргерит Куанда, которая подарила ему семерых детей. Клавдий был третьим. Он родился 2 февраля 1641 года.

Весной 1650 года супружеская чета переехала в старинный город Вьен со следами римской цивилизации, собором и иезуитской школой. Однако Клавдий посещал занятия не в этой школе, но в иезуитской школе в Лионе, сначала в Нотр-Дам де Бон-Секур, у подножья холма Фурвьер, а с октября 1653 года – в Ла-Трините, где пять лет обучался гуманитарным наукам и философии. Осенью 1658 года, в возрасте семнадцати лет, он оторвался от семьи и вступил в Общество. Чувствительный к обаянию друзей и знакомых, одаренный любовью к поэзии и музыке, он признавался позже, что чувствовал «ужасное отвращение» к тому образу жизни, который решил избрать.

Подготовка

Около середины октября 1658 года он сел на одно из речных судов, направлявшихся в Авиньон, и 25 числа постучал в дверь новициата. Его наставник новициев, отец Жан Папон, был в Лионе его префектом по учебе и в отчете, представленном им генералу при окончании новициата, охарактеризовал Клавдия одним-единственным словом: suave, что значит «кроткий».

Сразу после новициата он приступил к изучению философии, не покидая Авиньона, а год спустя удостоился следующей оценки своих преподавателей: Egregius in philosophia, «блистательный в философии».

Последовали пять лет практики преподавания: нужно было начать с младшего класса и довести своих учеников до курса гуманитарных наук. Его таланты находили свое применение и за пределами классной комнаты, например, когда он выступал с речью на торжественном открытии учебного года в октябре 1665 года. Тем не менее, в нем уже угадывался тихий и молчаливый мужчина.

В 1666 году, по настоянию генерала, отца Оливы, он приступил к изучению теологии не в Лионе, куда должен был бы направиться, но в Париже, в престижной коллегии Клермон. Эти четыре года станут для него решающими. Преподавательский состав был прекрасен, и в своих лекциях о свободе воли, о сладострастии, о благодати, о предопределении и о евхаристии преподаватели опровергали взгляды янсенистов. Эти уроки принесут неоценимую пользу будущему апостолу пресвятого Сердца Иисусова. В противовес учению янсенистов, ограничивавшему любовь Божию и подразумевавшему, что Иисус на самом деле не умер за все человечество, в настроениях иезуитских богословов ощущалась мощная струя оптимизма, которая подчеркивала более утешительные и ободряющие стороны католической догматики. Клавдий Коломбьерский с живейшим интересом следил за ходом этого исторического спора Когда его спросят о первых откровениях в Паре-ле-Моньяле, он без труда определит, что, какими бы необыкновенными они ни казались, они вовсе не противоречат основным доктринам христианства, но, напротив, являют собой чрезвычайно гармоничное их завершение.

Он также вдыхал дух Парижа, атмосферу католического возрождения, сформированную Берюлем, Кондраном, Бурдуазом, Олье и Винцентом де Полем, и был очевидцем драматических событий с участием двух великих деятелей Пор-Рояля, людей чрезвычайно добродетельных, но ослепленных налетом сектантского фанатизма в своем бунте против епископов, короля и папы, «чистых, как ангелы, гордых, как демоны».

У Клавдия Коломбьерского было и еще одно окно в общество той эпохи. В коллегии Клермон, где он изучал богословие, полторы тысячи мальчиков осваивали грамматику и литературу. 400 из них были пансионерами и находились на попечении у тридцати с лишним иезуитов-богословов. Клавдию Коломбьерскому была поручена забота о двух сыновьях Кольбера, могущественного министра Людовика XIV. Это повлекло за собой приглашения на званые вечера в его салон с участием знаменитостей тех времен, и молодой иезуит познакомился с такими людьми, как Оливье Партю, «человек, непревзойденно владевший французским языком» (Guitton). Молодой иезуит ощущал притягательность этих связей, однако не позволял себе угодить в их ловушку, подобно некоторым своим товарищам по ордену, которые были завсегдатаями тех же кругов и о которых говорили, что они «служат полгода миру, а полгода небесам».

Следующим решающим этапом его подготовки после рукоположения (6 апреля 1669 года) и нескольких лет преподавания риторики в его родной школе Ла-Трините в Лионе (1670-1674) была третья пробация (с сентября 1674 года по февраль 1675) среди очаровательных пейзажей аббатства Эне в южной части города Лиона.

Дневник, который он вел, позволяет нам подробно проследить его духовный путь и увидеть, как он боролся с тем, что считал своей основной страстью: с тщеславием и привязанностью к друзьям. Его беспокоило, что о нем думают другие; он видел, что его любят и уважают, и чувствовал, что должен отвечать тем же, хотя и сохранял свою отрешенность от мира, и Бог всегда был для него на первом месте. Противоположное было бы «хищением» от безраздельного дара, которого потребовал от него Бог и который принес Ему Клавдий. Сознавая свое тщеславие, он решил избегать всего показного и искать жизни сокровенной. Осознание своих изъянов побудило его к упованию на Господа и к знаменитому акту вверения себя Богу. Неутешно сожалея о нарушении правил, он дал обет соблюдать их.

В письме к провинциалу, отцу де ла Шезу, от 20 ноября 1674 года, генерал пожаловал Клавдию право принести торжественные обеты. Он принес их 2 февраля 1675 года. Он вот-вот должен был получить задание и предчувствовал боль разлуки. «Покидать место, где тебя знают и любят, это своего рода смерть».

Поручение, которое он получил, многих поставило в тупик, потому что его таланты, его успехи указывали на то, что впереди у него – проповеднические кафедры крупных городов; вместо того его направили в безвестное селение под названием Паре-ле-Моньяль. «О чем же думал отец де ла Шез?» – спрашивали себя многие. У отца де ла Шеза, однако, были на то свои причины. Дело особой важности требовало присутствия благоразумного и смелого духовного руководителя, и отец провинциал доверил это одному из своих подчиненных, которого хорошо знал. В то же время Господь предупреждал заинтересованное лицо о появлении такого руководителя словами: «Я пошлю тебе Моего верного слугу и безупречного друга».

Паре-ле-Моньяль

Его первое посещение Визитандинского монастыря было только предварительным. Мать де Сомез представила его общине как ее внеочередного исповедника. Клавдий Коломбьерский сказал несколько слов, приличествующих случаю. Слушая его, Маргарита Мария Алакок услышала внутренним слухом такие слова: «Вот тот, кого Я тебе посылаю».

Свои первые исповеди он выслушал в дни поста и молитвы, которые приходились на 6, 8 и 9 марта. Из ходивших по городку слухов Клавдий Коломбьерский мог узнать, что в обители есть сестра, которая тревожит своих настоятелей. Говорили, будто у нее бывают видения и что ей мало той молитвы, которую творят остальные. Ее называли глупой, лицемерной и даже одержимой. Настоятельница, мать де Сомез, заставила ее встретиться с несколькими священнослужителями. Хорошая кружка горячей похлебки – и все пройдет, сказал один. Другие, явно более благоразумные и здравомыслящие, не знали, что и думать, и воздерживались от  суждений.

Вскоре Клавдий Коломбьерский узнал ее во мраке исповедальни. «Он никогда не видел меня прежде, но говорил со мной так, словно понимал, что происходит во мне», напишет потом Маргарита Мария. Беседа продлилась полтора часа, но кающаяся не пожелала «на сей раз открыть ему свое сердце, боясь причинить неудобство» ожидающим исповеди.

Клавдий вернулся несколько дней спустя, в середине марта. Мать де Сомез между тем велела Маргарите Марии ничего от него не скрывать. Поборов на сей раз свое огромное отвращение, она рассказала ему обо всем, что с ней происходит. Он призвал ее довериться водительству Духа Святого и принимать смиренно и почтительно те сообщения, которые она получает.

Эти сообщения стали повторяться чаще. Как-то раз, когда Клавдий Коломбьерский служил в обители мессу, Маргарита Мария увидела пресвятое Сердце Иисусово в виде пылающей печи, и два других сердца, устремляющихся к нему. Она услышала слова Господа: «Вот так Моя чистая любовь связует эти три сердца навеки».

Иисус желал, чтобы она открыла Клавдию Коломбьерскому сокровища Его Сердца, дабы он рассказал о них другим. «Просто скажи ему и не страшись»,  побуждал ее Иисус.

Великое откровение

В следующий раз она впервые заговорила с ним о своих откровениях относительно пресвятого Сердца. До тех пор она держала их в тайне, даже от своих настоятелей. День, который называют «днем великого откровения пресвятого Сердца Иисусова», приближался. Клавдий Коломбьерский попросил Маргариту Марию записывать то, что с ней происходит. Клавдий переписал у нее следующий отрывок: «Вот Сердце, которое возлюбило людей так много, что не пожалело ничего, не остановилось даже перед тем, чтобы исчерпать и отдать себя, дабы явить людям свою любовь. А взамен Я получаю от большинства лишь неблагодарность… А потому я прошу, чтобы первая пятница после октавы праздника Тела Христова была посвящена особому празднику Моего Сердца, покаянию, amende honorable, за его попранную честь … Обратись к слуге моему N и попроси его от Моего имени совершить все, что он может, для установления этого обычая».

Клавдий Коломбьерский, с его богословским образованием, не мог не видеть, что культ поклонения пресвятому Сердцу Иисусову полностью соответствует христианской догматике. И все же он сомневался. Поручение, которое было ему доверено, содержало два новшества: предмет поклонения (сердце  Иисуса из плоти и крови) и просьбу о всеобщем празднике, что переходило границы личного поклонения. Это заставило его усомниться. Во времена янсенизма и галликанизма французских епископов и римские власти нелегко будет убедить пойти навстречу этой просьбе. Факты подтвердили его правоту.

Он провел в Паре год и семь месяцев. Это время подошло к концу в сентябре 1676 года, когда он получил новое трудное поручение стать проповедником герцогини Йоркской в Лондоне. На несколько дней задержавшись в Париже, дабы получить указания, он 5 октября отправился в Англию и 13 прибыл в Сент-Джеймсский дворец.

Лондон

Это поручение имело долгую и непростую историю. Яков, герцог Йоркский и престолонаследник Карла II, женился на Марии Беатриче д’Эсте, дочери Альфонса, герцога Моденского. Одно из условий этого брака состояло в том, чтобы у графини была часовня и проповедник из Франции. В этой должности поначалу состоял отец Сен-Жермен, но он угодил в силки, коварно расставленные французским вероотступником, который обвинил его в том, что он якобы пытается вернуть его в Римскую Церковь. Сен-Жермен поспешил вернуться во Францию, не дожидаясь суда. Его должен был сменить человек, не вызывающий подозрений, человек, способный жить как аскет среди роскоши и порочности двора, человек, который в обществе, пронизанном интригами, был бы способен избежать их, сам при этом не будучи интриганом; который мог бы оставаться сильным и спокойным перед лицом надвигающихся опасностей и гонений. Отец де ла Шез вновь нашел такого человека в Клавдии Коломбьерском. И что с того, что было ему всего тридцать три года?

Со дня своего прибытия в Лондон он жил в специально отведенных ему покоях в Сент-Джеймсском дворце. Из верхних окон с восточной стороны видна была Темза с оживленно снующими по ней каравеллами; его собственная комната выходила окнами на дворцовую площадь, однако он никогда не подходил к окну, никогда не устремлял глаза на виды, открывающиеся внизу и никогда не выходил взглянуть ни на одно зрелище. Он навещал только больных или тех, кому мог чем-нибудь помочь.

Первую свою проповедь он произнес в День всех святых. Несколькими днями раньше иностранные послы были официально извещены о том, что подданным английского короля не разрешается ходить в часовни при их посольствах и посещать мессы или слушать проповеди. За соблюдением запрета следили строго, как не мог не заметить проповедник герцогини. Он писал: «С тех пор, как я здесь, у дверей всех этих часовен, даже часовни королевы, стоят люди, чтобы прибирать к рукам всякого англичанина, который из них выйдет». Этот запрет не соблюдался строго в часовне герцогини Йоркской, и англичане толпились здесь, как правило, в больших количествах, а по определенным дням бывал даже кое-кто из протестантов. Его публика, однако, состояла из придворных, прежде всего, французов и итальянцев. То была смешанное общество представителей высшего света, зачастую легкомысленных. Хотя часовня была довольно мала и не могла вместить более 150 человек, она стала главным центром католического движения в Лондоне. Проповедник безжалостно отдавал все свои силы своим слушателям – до боли, до потери здоровья.

Ловушки двора

В его обязанности входило служить духовником и духовным руководителем принцессы Марии Беатриче, женщины необыкновенной, умной и живой, красивой и глубоко верующей. Она согласилась на брак с будущим  королем вопреки собственным склонностям, повинуясь лишь чувству долга и призыву Папы. Но согласившись на брак с Яковом, она согласилась также на роль английской королевы со всеми вытекающими отсюда последствиями. Она оставила монастырь визитандинок в Модене, где вот-вот должна была принять постриг. Прощаясь, она обещала оставаться дочерью визитандинок. Одним из ее любимых благочестивых обычаев был культ пресвятого Сердца Иисусова. Она обитала в «тайной келье в Его святейшем боку, возле самого Сердца» и была первой коронованной особой, попросившей Папу об установлении праздника, которого желал Христос.

Пребывание Клавдия Коломбьерского в Лондоне не могло продлиться долго. В царившей здесь атмосфере гонений он не мог не попасть в ловушку, в которую уже угодили двое его предшественников.

Тайтус Оутс, «бесчестнейший из людей», как сказал о нем Дейвид Юм, притворно обратился в католицизм, дабы обманным путем проникнуть в жизнь тех, кого, по его собственному признанию, он намеревался предать. Он поступил в Английскую коллегию в Вальядолиде, в Испании; будучи изгнан оттуда, он во второй раз попытал судьбу в коллегии св. Омера, но ему было отказано в допуске в Общество Иисуса. У него была только одна цель: собрать все возможные сведения, которые он сможет использовать против католиков и особенно против иезуитов. В 1678 году он придумал «папистский заговор», который якобы составили иезуиты, чтобы убить короля Карла II. То была такая вопиющая ложь, что у всякого здравомыслящего человека, в том числе и у короля, она не вызывала ничего, кроме смеха. Однако массовый психоз привел к тому, что в нее поверили. В ходе гонений, вызванных этой клеветой, в одном только октябре того же года были казнены одиннадцать иезуитов.

Клавдий Коломбьерский не имел даже косвенного отношения к клеветническим измышлениям Тайтуса Оутса, но и ему пришлось из-за них пострадать. Его черед настал ночью 13 ноября того же года. «Меня схватили в моей комнате в два часа пополуночи».

Что же произошло? Его обвинил его соотечественник из Дофине, назвавшийся Оливье дю Фике. Клавдий полагал, что обратил его, и в течение трех месяцев после его мнимого обращения оказывал ему поддержку. Из-за зародившихся у него подозрений и недостатка денег он прекратил свою помощь. Фике отомстил ему, донеся о своих прежних взаимоотношениях со священником.

Сначала Клавдия Коломбьерского два дня продержали в его комнате. В субботу утром, 16 ноября, маркиз Винчестерский услышал обвинение и, не выслушивая никаких свидетельских показаний, отдал приказ перевести Клавдия Коломбьерского в тюрьму Суда королевской скамьи. Два дня спустя его вызвали оттуда для допроса и встречи с обвинителем в присутствии комиссии из двенадцати или пятнадцати представителей палаты лордов. Лорды говорили с ним весьма любезно и ясно дали понять, что не считают его виновным. Но чтобы не навлечь на себя неприятности, они вынуждены были поступить с отцом Клавдием так, будто он преступник. «После этого, добавляет Клавдий Коломбьерский, они снова отвели меня в тюрьму, где продержали под строгим наблюдением три недели».

Его спас справедливый английский закон. Один свидетель еще не свидетель, и 23 ноября лорды отменили свой прежний вердикт. Он не совершил никакого преступления, подлежащего наказанию, тем более государственной измены. А посему лорды ограничили наказание изгнанием.

Однако возникло одно затруднение. Заключенный страдал от сильных кровотечений и был не в состоянии путешествовать. На пленарном заседании 6 декабря Совет короля издал новое распоряжение, согласно которому, «поскольку, как было заявлено, заключенный находился в состоянии слабости, страдал чахоткой и кашлял кровью, вследствие чего путешествие может быть для него опасно, и поскольку он по-прежнему страдает этой болезнью и ему совершенно необходимы несколько дней на восстановление сил для упомянутого путешествия и, вероятно, он скорее восстановит силы на свежем воздухе, нежели в тюрьме», ему было дано десять дней на лечение. Десять дней спустя, во второй половине декабря, бывший проповедник герцогини Йоркской оставил позади туманы и несчастия Лондона.

Поражение

Он потерпел поражение на двух фронтах: лишился здоровья и доброго имени. Многоречивые абзацы официального указа достаточно ясно свидетельствуют о первом. Высказывание о том, что дышать свежим воздухом полезнее, чем воздухом тюрьмы, жестокий эвфемизм, за которым кроются нечеловеческие условия этих грязных темниц. Более четкое указание на его слабость и туберкулез ясно свидетельствует о тяжести его состояния. Но еще более болезненным для его самолюбия было чувство, что он возвращается с неудачей. Сломал ли он своей мнимой неосторожностью многообещающую карьеру? Следовало ли ему избрать иную позицию относительно религиозных и политических дел Англии? Позиция английских католиков Людовика XIV явно не устраивала. Касается ли его недовольство и Клавдия?

То были болезненные и унизительные вопросы. Он чувствовал, что потерпел поражение, что обречен на бездействие до конца дней своих. Но не такой ли святости он желал?

Прежде всего он должен был восстановить здоровье. К концу января 1679 года он начал свой путь назад в Лион. Зима в том году выдалась необычайно холодная, до такой степени, что Сена замерзла от берега до берега. Это помешало больному воспользоваться более удобным способом передвижения – по воде. Он покорно сносил все тяготы пути. На десять дней он задержался в Паре и увидел, что здесь произошли некоторые изменения: новая настоятельница визитандинского монастыря, казалось, находила наслаждение в том, чтобы изводить сестру Маргариту Марию; больница остро нуждалась в средствах. Клавдий Коломбьерский выслушивал всех без исключения, залечивал раны, разрешал сомнения и убедил аристократов города учредить фонд помощи больнице. После десяти дней напряженной работы он оставил Паре и постепенно добрался до Лиона, куда прибыл 11 марта.

23 марта он писал: «Я никогда еще не чувствовал себя так плохо со времени отъезда из Англии. Из меня вышло немного крови, и я на грани возвращения к своему прежнему состоянию. Думаю, что легкое кровопускание спасло меня от этого рецидива, и в последние два дня я, кажется, чувствую себя немного лучше». Поскольку лионские туманы явно не приносили ему пользы, он принял предложение своего брата приехать к нему в Сен-Семфорьен-д’Озон и подышать воздухом родного края до наступления хорошей погоды. «Как видите, я у своих родных. Для меня это унижение».

Последняя жертва

Приближался праздник Тела Христова, который в том году приходился на 1 июня, и он не мог забыть октавы этого праздника, имевшей для него особое значение: ведь именно в эти дни он обрел так много милостей. Кроме того, он вспомнил доверенную ему задачу: распространять культ пресвятого Сердца Иисусова. Об этом свидетельствуют несколько писем того периода. Из них мы также узнаём, что здоровье его улучшилось. Он писал: «Я никогда еще не чувствовал себя лучше, по крайней мере, с тех пор как вернулся во Францию».

После того, как Клавдий Коломбьерский восстановил таким образом силы, было сочтено, что он может выполнять кое-какую легкую работу в Ла-Трините, своей старой школе в Лионе, и ему поручили заботу о пятнадцати-шестнадцати молодых монахах, которые окончили новициат и должны были два года изучать философию. Среди этих юношей особого упоминания заслуживает Жозеф да Галифе, будущий провинциал Лиона и ассистент Франции, чья мягкая настойчивость и глубокое знания богословия позволят однажды преодолеть многочисленные препятствия, стоящие на пути поклонения пресвятому Сердцу. Полвека спустя Галифе будет благодарно вспоминать все, чем он обязан своему учителю: «В 1680 году, когда я покинул новициат, мне посчастливилось обрести духовного руководителя в лице отца Клавдия Коломбьерского. Именно он него я впервые услышал наставление, касающееся поклонения пресвятому Сердцу. С тех пор я стал относиться к этому культу с почтением и любовью».

Клавдию становилось все хуже, ему было трудно даже читать письма, которые он получал, тем более писать ответы. «Месса, признавался он, едва ли не единственное духовное упражнение, которое я совершаю, но даже его я выполняю с трудом». А в октябре 1680 года он писал: «Думали, что я умру этой осенью». Рецидив болезни после Пасхи еще больше приблизил его к смерти. Он кашлял кровью три дня подряд.

Климат между Роной и Сеной явно не подходил для чахоточных больных. Кроме того, хотя в то время очень мало знали о бациллах, настоятели понимали, что больной человек, кашляющий кровью, может стать источником заражения для своих молодых подопечных. В маленькой школе Паре-ле-Моньяля, где не было ни студентов-пансионеров, ни иезуитов-схоластиков, опасность была не так уж велика. Кроме того, всем было известно, что Клавдия Коломбьерского ждут здесь с распростертыми объятиями. В августе 1681 года он начал свой путь в город пресвятого Сердца.

Когда он приехал, он чувствовал себя так слабо, что его приходилось одевать и раздевать, ибо он был не в состоянии сам о себе позаботиться. В сентябре и октябре он немного оправился и уже мог немного гулять, однако сырость и дожди вновь вернули его в прежнее состояние. В октаву св. Франциска Ксаверия он все еще мог восходить к престолу, но вскоре ему уже приходилось довольствоваться ежедневным причащением. С первых дней 1682 года ему стало трудно говорить. Больной не питал иллюзий: он был убежден, что в Паре ему не выздороветь. Доктор Гийом Бийе предложил горный воздух, «бодрящий и проникающий глубоко в легкие». Провинциал иезуитов охотно дал свое разрешение, и, едва узнав об этом, Флорис Коломбьерский, младший брат Клавдия, в то время архидиакон епископской церкви во Вьене, устремился в Паре-ле-Моньяль с удобным экипажем, в котором хотел увезти больного. Клавдий выехал 9 февраля, добрался до холма Сюрво, но дальше ехать не мог и вернулся в школу. У него случился сильнейший приступ лихорадки, и 15 февраля, в первое воскресенье Великого поста, в семь часов вечера, он умер от приступа кровохаркания.