Станислав Костка — святой повседневной жизни

Станислав Костка (Stanislaus Kostka, 1550-1568) был польским иезуитом, прославившимся своей непоколебимой верой и благочестием.

Станислав родился в аристократической семье Косток и был вторым из семи детей. Его отец был сенатором, а мать происходила из дворянской семьи.

С раннего возраста Станислав проявлял глубокий интерес к религии. «В первой молитве, которую я помню, я всецело предал себя на служение и в жертву Господу», – вспоминал святой.

До 12 лет Станислав получал домашнее образование, в возрасте 14 лет вместе со старшим братом Павлом был отдан родителями на обучение в коллегию иезуитов в Вене. Некоторое время они проживали в Вене при коллегии, но вскоре, пансион, где жили студенты, закрыли, и братья Костки перебрались, несмотря на возражения Станислава, в дорогие комнаты в центре Вены, принадлежавшие фанатичному лютеранину.

В 1565 году святой серьезно заболел. Во время болезни домовладелец Киндерберг не пускал к Станиславу католического священника, чтобы тот мог уделить ему таинство Евхаристии. Ночью Станиславу Костке было откровение. Ему явилась святая Барбара с двумя ангелами и принесла Евхаристию. Через некоторое время в эту же ночь он испытал еще одно откровение: ему явилась Пресвятая Дева Мария с младенцем Иисусом в руках, укрыла Станислава своим покровом и выразила желание, чтобы он вступил в Общество Иисуса.

После выздоровления без согласия родителей и в тайне от своего старшего брата он покинул дом и отправился пешком в Аугсбург, чтобы вступить в Общество. Преодолев несколько сот километров, он прибыл в германский центр иезуитов, откуда был послан в Рим Петром Канизием к Франсиско Борджа, который принял Станислава 28 октября 1567 года в новициат ордена иезуитов. Отец Станислава, узнав о его вступлении в орден, стал ему всячески препятствовать, угрожая запретить деятельность иезуитов в Польше.

Несмотря на сопротивление со стороны семьи Станислав остался верен своему призванию и не покинул орден. В Риме он отличался особым смирением и скромностью. Вот что написал о Станиславе наставник послушников: «Он был чрезвычайно смирен, презирал почести и мир и самого себя, выполнял самую грязную работу по дому, скрывал свое знатное происхождение и данные ему Богом достоинства. Скромность его была восхитительна, послушание безупречно, и он всегда был приветлив и радостен. Кроткий со всеми прочими, с самим собой он был строг и суров».

К сожалению, вскоре здоровье Станислава начало ухудшаться. Он заболел малярией и через 5 дней, 15 августа 1568 года, в возрасте семнадцати лет ушел из жизни.

Почитание Станислава Костки возникло после того, как через два года, открыв гроб усопшего, обнаружили нетленные мощи. В 1670 году Станислав Костка был причислен к лику блаженных Папой Климентом X и в 1726 году Папа Бенедикт XIII причислил его к лику святых. Сегодня его почитают как покровителя Польши и молодежи. В его почитании подчеркивается обыденность его жизни, молодость человека, не совершившего ничего знаменательного, не успевшего осуществить свои планы, но ставшего святым в повседневной жизни.

***

Глава из книги И. Эчаниса «Страсти и слава. История Общества Иисуса в лицах»

АНГЕЛ ИЗ ПОЛЬШИ: СТАНИСЛАВ КОСТКА (1550-1568)

Между Варшавой и Балтикой

Ныне Росткув – мирная маленькая деревня, которую индустриализация обошла стороной, в четырех километрах от города Пшасныша, на полпути от Варшавы до балтийского побережья. Очень маленькая приходская церковь стоит на месте прежней деревянной молельни Косток. Рядом – пустое пространство: здесь некогда стоял их замок.

Это место находится в области Мазовия (Mazowsze), которая была в то время самостоятельным княжеством. Ее жители называются мазурами, и слово это происходит от того же корня, что и мазурка, быстрый польский танец, чья музыка стала бессмертной благодаря великому сыну Мазовии Фредерику Шопену.

Станислав был назван так в честь своего деда по отцовской линии при крещении в декабре 1550 года. Крещение состоялось в приходской церкви Пшасныша, хотя Росткув относился к приходу Венгра. После крещения, следуя общепринятому обычаю, крестный отец Станислава Анджей Радзановский взял младенца на руки и в окружении всей семьи возложил его к подножью престола Святого Таинства. Все присутствующие сотворили молитву, посвятив новорожденного Господу.

Отцом ребенка был Ян Костка. Не только он носил эту фамилию. Были и другие люди с тем же именем, и почти все они были воеводами. Это титул, напоминающий герцогский, предполагающий высокое положение среди знати, некоторые государственные обязанности и воинское звание. Изначально фамилия этого рода была не Костка и Ростковские, от названия деревни Росткув. Новая же фамилия пошла от их деда, Якуба Ростковского, у которого имелась заметная бородавка, по-польски – «костка». Его прозвали Косткой, и прозвище стало его фамилией.

Якуб Ростковский, теперь Якуб Костка, сделал успешную карьеру. Он переселился в Пруссию, купил землю в Штемберге, и король Казимир IV (1447-1492) назначил его супрефектом округов Липенко, Голюб и Косьцежина. Второй его сын, Станислав, сделал Косток самым прославленным родом во всей Польше тех времен. Он не получил почти никакого образования, но дошел до высочайших чинов. Наш Ян Костка был его сыном, называемым неопределенно господином Закрочима или Росткува. Он был сенатором королевства, и представляется, что помимо росткувского имения владел также экспортным предприятием в гданьском порту. Он не принадлежал к числу богатейших людей страны, но был достаточно состоятелен, чтобы жить с комфортом и сообразно своему положению. Так, он смог позволить себе оказать щедрый прием кардиналу Хосиусу и располагал целой армией слуг. В то же время жизнь в этой далекой деревушке была, вероятно, очень простой.

Мать Станислава звали Малгожата (т.е. Маргарита) Криска. Ее отец, дед и прадед были плоцкими воеводами, а брат, Адальберт, был казначеем города, супрефектом Добжиня, секретарем короля Сигизмунда II и его делегатом к Папе, Фердинанду I Австрийскому и к королям Испании и Англии.

Детские годы

У этой супружеской четы было четверо сыновей и одна дочь. Старшим был Павел. Через два года после него на свет появился Станислав. 12 июля 1606 года, через тридцать восемь лет после смерти святого, Павел написал, что его младший брат был умнее и сильнее, чем он сам и двое других братьев, «из коих все умерли». Если Станислав был сильнее физически, то у Павла зато был властный характер, и их взаимоотношения были далеко не гладкими, по крайней мере, когда они жили в Вене.

В доме, продолжает Павел, царила атмосфера строгости. «Наши родители желали, чтобы мы были воспитаны в католической вере, обучены ее истинам и не позволяли себе слишком много развлечений. Они были довольно строги и суровы с нами. Они, как и их слуги, призывали нас быть скромными, набожным и честными, так, чтобы никто из многочисленных домочадцев не мог обвинить нас даже в малейшем изъяне. Все они были так же вольны делать нам замечания, как и родители, и мы чтили их как своих наставников».

То, что Костки были твердыми приверженцами католической веры и воспитывали в ней своих детей, весьма важно. Протестантизм распространялся в стране с устрашающей скоростью: протестантские церкви, прежде Польше не знакомые, исчислялись теперь сотнями; шестая часть дворян, прежде убежденные католики, стали протестантами; среди мирян-членов сейма, или парламента, было пятьдесят восемь антикатоликов против пятидесяти пяти католиков. «Заповедник еретиков», — так в те дни называл свою страну кардинал Хосиус.

Но хотя Костки воспитывали детей в католической вере, факты, как кажется, говорят о том, что их религиозность была поверхностной. В качестве примера можно привести две детали. Когда Костка поступил в новициат, то не мог вспомнить, принимал ли он таинство миропомазания, и был твердо убежден, что родители не позволят ему вступить в Общество, и все это – вдобавок к тому яростному сопротивлению, которым отец ответил на призвание сына. Те же доводы заставляют думать, что знаменитое видение, которое явилось матери Станислава перед рождением сына (она, якобы, видела буквы HIS, запечатленные в ее утробе), — скорее вымысел, призванный приукрасить биографию Станислава, чем неоспоримый факт. Если бы и вправду имели места подобные чудесные события, подразумевающие глубокую религиозность этой семьи, разве противилась бы она столь ожесточенно призванию Станислава?

Возможно, кастелян Росткува и ввел строгую дисциплину у себя дома, однако он не мог помешать своим гостям, которые привыкли много пить и приправлять свою беседу сомнительными шутками и историями. Павел вспоминает, что происходило в подобных случаях, хотя возможно такое произошло лишь однажды: «Когда за столом говорилось что-то неподобающее, мой младший брат возводил глаза к небу и падал без чувств; он не падал на пол и не ушибался, потому что кто-нибудь спешил поддержать его. Все знали об этом и изумлялись».

Однако свидетельство самого Станислава о своем детстве представляет большую ценность, чем все эти рассказы, выдуманные или правдивые: «В первой молитве, которую я помню, я всецело предал себя на служение и в жертву Господу». Что же еще нужно?

Первый портрет

В 1560 году, когда Станиславу было десять лет, неизвестный художник написал его портрет. Его подлинность не подлежит сомнению. Эксперты-реставраторы музея Лувр сняли с картины верхний слой, который был добавлен к ней, чтобы одеть Станислава в одежды иезуита, и реставрация выявила гармонию между лицом и одеждой. Под экзотической красной шапочкой взору зрителя предстает круглое лицо с острым подбородком, четко очерченными скулами, большими, умными глазами, довольно коротким носом и большим ртом с полными губами.

Чтению, письму и арифметике Павел и Станислав обучались вместе на домашних уроках, которые давали им хорошие учителя из Кракова, чьи имена, однако, неизвестны. Так продолжалось до 1562 года, когда Станислав достиг двенадцатилетнего возраста. Тогда в их дом вошла сомнительная личность, которая в последующие четыре года будет играть в их жизни решающую роль. То был Ян Бильньский из Кракова, “institutor seu inspector morum et doctrinae”, отвечавший за нравственное воспитание и образование двоих братьев. Один год он занимал эту должность в Росткуве и три года в Вене.

Известны некоторые книги, которыми пользовался в эти годы Станислав, поскольку они сохранились: «Hortulus animae» («Садик души»), благочестивая книга; «Heptalogus in VII festivitates Beatae Mariae Virginis», семь коротких трактатов о семи основных праздниках в честь Марии, и – что более неожиданно – «Moriae encomium», или «Похвала глупости» Эразма Роттердамского. На экземпляре последней значится имя его владельца, Станислава Костки, написанное его собственной рукой, что было подтверждено несколькими графологами.

Весной 1564 года, когда Станиславу исполнилось тринадцать лет, а его брату пятнадцать, все было готово к переводу мальчиков и их домашнего учителя в Вену.

Ученик венских иезуитов

Они прибыли в Вену 26 июля, на следующий день после смерти Фердинанда I, императора «Священной Римской империи». Если прославленный город не мог не впечатлить вновь прибывших, то церемонии, последовавшие за смертью государя, просто ослепили их своим великолепием.

Они приехали не одни. Помимо Билиньского, их сопровождало двое слуг, один из коих, Лоренцо Пачифичи, будет учиться и сидеть на студенческой скамье вместе с ними, а также камердинер. Хотя студенческий коллектив был многонациональным – в пансион стекались студенты из всех соседних стран, — они с первого же дня почувствовали себя как дома: 1564 год вошел в историю этого заведения как год невиданного притока польских студентов – из всех поступивших сорок были поляками.

Учебная программа Станислава включала в себя грамматику, гуманитарные науки и риторику. Иезуитский штат состоял из сорока двух человек: шестнадцати священников, четырнадцати схоластиков, которые служили также префектами, и двенадцати братьев, исполнявших различные обязанности по дому. Отец Николас Дони был префектом по учебе и духовным наставником Станислава; отец Альберт Тобольский, поляк, был его преподавателем гуманитарных наук и ближайшим наперсником; Теодор Бейс преподавал риторику, а префектом пансиона был Варфоломей Виллер.

Все шло хорошо первые восемь месяцев, пока пансион находился в здании, предоставленном Фердинандом I. Дисциплина была строгой, а атмосфера серьезной. Станислав здесь легко освоился, жадно усваивал учение – как научное, так и духовное, — которое прививалось ему в индивидуальных беседах и на лекциях, и приобрел множество друзей.

Буря

В марте 1565 года Максимилиан II, сын Фердинанда, до некоторой степени симпатизирующий протестантизму и соответственно менее благосклонный к иезуитам, заявил свои права на здание пансиона. Посему пансион был закрыт, а пансионеры рассеялись. Кое-кто нашел жилье в Вене, прочие разъехались по своим странам. Павел получил прекрасное предложение: комнаты в особняке в центре города, невдалеке от школы, которую братья будут посещать, как и прежде. Место найдется для обоих, как и для Билиньского, двух слуг и камердинера, и даже для четырех других польских студентов, двое из которых приходились Косткам кузенами. Хозяином комнат был сенатор Кимберкер, фанатичный лютеранин.

Станислав был против: он хотел бы иметь более скромное жилище в более тихом месте, более располагающем к учебе. Павел же резко возразил ему: «Братик, тебе придется жить там, где скажу я».

Все переменилось для Станислава. Его брат, бесспорный хозяин положения, стал вести себя, как деспот. Возможно, биографы святого преувеличивают, изображая его столь зловещей фигурой, но он и сам со слезами раскаяния признался в конце жизни, что травил своего брата.

Борьба между ними проходила в три стадии. Первая стадия длилась год и девять месяцев, с марта 1565 по декабрь 1566 года. Вторая представляла собой краткое перемирие, продлившееся две или три недели начиная с 18 декабря 1566 года. Третья продолжалась с момента выздоровления Станислава до его побега из Вены в воскресенье, 10 августа 1567 года.

Драма в трех действиях

Действие первое: Вражда начинается

По словам Пачифичи, братья ссорились почти ежедневно. Станислав твердо и честно возражал старшему брату, не подчиняясь его требованиям. Павел приходил в ярость, и вскоре начинал осыпать брата оскорблениями. Билиньский, который должен был бы защищать Станислава, всегда был на стороне весельчаков.

Соседи по комнате по ночам тоже издевались над Станиславом. Один из них, Розражевский, говорит, что в полночь Станислав обыкновенно поднимался и вставал на колени, чтобы помолиться. Они же притворялись, будто спят, а потом вставали и нарочно спотыкались об него, наступая на него и пиная его. Это было их любимое развлечение, и Розражевский признается, что поступал так множество раз. Станислав же никогда не жаловался.

Наступил праздник св. Варвары, второй покровительницы Марианской конгрегации, 4 декабря 1566 года. Она не была польской святой, но Станислав относился к ней с особой любовью, потому что она была покровительницей блаженной кончины. Ее праздник отмечался подготовительным тридневием, панегириком, академическим торжеством и делами милосердия.

Акт 2: Перемирие

Утром 18 декабря Станислав проснулся больным. Когда все встали, он был по-прежнему в постели. Согласно Бильньскому, была эпидемия, но никаких независимых свидетельств, подтверждающих верность его слов, не существует. По словам Лоренцо Пачифичи болезнь была вызвана делами покаяния и усиленной учебой. Могло сказаться и то постоянное напряжение, в котором он жил.

У Станислава начался бред. Он увидел, что на него набрасывается огромная черная собака. Он сделал крестное знаменье, и собака исчезла.

Павел испугался. Кузены, друзья и Бильньский были напуганы тоже. Они изменили свое отношение к Станиславу, забыли о ссорах и принялись за ним ухаживать. Бильньский провел у его постели семь ночей подряд без сна.

Но больной выразил желание, которое никто не осмеливался исполнить: он желал принять святое причастие. Сенатор Кимберкер никогда бы не позволил внести в свой дом евхаристию. Станислав же прибег к молитве, и желание его было исполнено. Он сам рассказал об этом Стефано Аугусти, своему товарищу по новициату в Риме, который часто разговаривал с ним, уча его итальянскому.

Приближался праздник св. Варвары, и Станислав сказал ему: «Fratel Stefano, сколь же многим обязан я Богу и этой мученице!» — «Все мы в долгу перед Богом, но чем ты обязан святой Варваре?» После недолгих уговоров он признался: «Однажды я лежал больной в доме еретика и желал принять святое причастие. Я молился этой святой, и она явилась в мою комнату с двумя ангелами которые принесли мне евхаристию, и я с великой радостью причастился».

Билиньский прибавляет следующие подробности. Казалось, что эта ночь будет для него последней. Все удалились, кроме Бильньского, который остался у его постели. Станислав был спокоен и светел, и видно было, что он размышляет о небесах. Внезапно он сел на кровати и сказал: «Встань на колени. С небес идет святая Варвара с двумя ангелами, и один из них несет мне Тело Господа моего Иисуса Христа».

Он низко поклонился, встал на колени в кровати, трижды произнес «Господи, я недостоин…» и открыл рот, чтобы принять причастие.

Станислав был серьезно болен без надежды на выздоровление. Билиньский продолжал дежурить возле его постели по ночам, но однажды почувствовал себя столь усталым, что попросил слуг присмотреть за больным, пока он отдохнет. Его охватила непреодолимая усталость, и он проспал всю ночь. Проснувшись утром, он ринулся в альков больного. Дверь была приоткрыта. Поскольку светильник отбрасывал свет на дверь, Станислав увидел Бильньского и попросил его войти. «Благодаря святой Варваре я исцелился», — возвестил он.

Билиньский думал, что Станислав бредит. Но подойдя ближе, он, к своему удивлению, увидел, что тот совершенно здоров. Станислав хотел немедленно пойти в церковь, дабы возблагодарить Бога, но Билиньский сказал, что не может позволить ему это без разрешения докторов. Доктора явились рано утром, осмотрели его и признали, что вопреки всем ожиданиям они видят в нем все признаки полного выздоровления. Лишь из предосторожности они посоветовали ему остаться в постели еще на несколько дней.

Акт 3: Расплата

Как только ему было позволено, Станислав отправился на встречу со своим духовным руководителем, отцом Николасом Дони, и поведал ему нечто, чего не сказал Бильньскому. Когда средства, прописанные докторами, оказались бессильными, ему явилась Пресвятая Дева и дала ему на руки младенца Иисуса. Сразу после этого видения он исцелился. Пресвятая Дева прибавила: «Я желаю, чтобы ты вступил в Общество Иисуса». Как ему исполнить призвание, явленное ему столь прямо?

Дони направил его к провинциалу Австрии Лоренцо Маджи, Маджи же отказался принять его без разрешения его отца. Станислав обратился к кардиналу Коммендоне, делегату Папы при императоре. Дипломат до кончиков ногтей, кардинал ответил ему, что ему не подобает вмешиваться, учитывая, что отец Станислава наверняка откажет. Когда эта дверь перед ним закрылась, Станислав постучал в другую: он обратился к отцу Франсишку Антонью, португальскому иезуиту, который был духовником императрицы. Результат снова был отрицательным. Отец Антонью одобрил замысел Станислава попытаться обрести в других иезуитских провинциях то, в чем ему отказывает провинция Австрии. Было решено, что он направится на запад или на юг в зависимости от итогов. Он начнет с провинции Германии, чьим провинциалом был Петр Канизий.

Между тем теперь, когда здоровье его младшего брата поправилось, Павел вернулся к своим прежним повадкам и только больше ожесточился. Он упрекал его за его уединенную жизнь, посты, молитвы и аскетические привычки, в особенности же за то, что он часто ходит в церковь и водится с иезуитами. Ему не следует чуждаться высшего света, словно монаху.

То же втолковывал ему и Билиньский. Родители послали его в Вену учиться хорошим манерам и вращению в высших кругах света. Он должен принять правила мирской жизни.

Наконец вражда стала настолько острой, что бедный мальчик уже не мог предстать перед старшим братом, не подвергаясь оскорблениям. Павел называл его горячей головой, невежей, фанатиком и – величайшее оскорбление – иезуитом. От грубостей он переходил к рукоприкладству. Он швырял его на землю и принимался бить и пинать его. Затем он уходил, демонстрируя ему свое презрение и крича: «Мне стыдно, что я твой брат; я отказываюсь от тебя, несчастный!»

Решительный шаг

Станислав не жаловался, но выработал свой план действий. Он дождется удобного случая и отправится в Аугсбург, в Южную Германию, где встретится с отцом Канизием, провинциалом Германии. Он отправится в путь в воскресенье, 10 августа. Дни стояли долгие, а потому у него будет более четырнадцати часов на пеший путь. Поскольку же будет воскресенье, легче будет сделать так, чтобы его отсутствие осталось незамеченным.

Он все приготовил: купил грубую рубаху, широкополую шляпу и паломнический посох, да вдобавок еще бутыль из тыквы. Он также получил два рекомендательных письма: одно для провинциала, отца Канизия, другое же для генерала, Франциска Борджи, просто на всякий случай.

Удобный случай действительно представился. Произошла обычная бурная сцена, но на сей раз Станислав вел себя решительно. Встав перед Павлом, он сказал спокойно, но твердо: «Если ты не можешь оставить меня в покое, я уйду навсегда. Но тебе придется объяснять отцу и матери, почему я ушел от тебя». Если это и удивило Павла, он скрыл свое удивление. Он лишь выпалил: «Убирайся! Видеть тебя не желаю!»

Теперь у Станислава был предлог, которого он искал. На следующий день, в воскресенье, 10 августа, очень ранним утром он разбудил Лоренцо Пачифичи и, сказав ему, что его весь день не будет и к ужину он не придет, ушел.

Пешком через всю Европу

Он побывал на мессе, которую служил отец Антонью, и принял причастие. Первые солнечные лучи застали его уже вдалеке от городских ворот быстро шагающим по дороге в одежде паломника. Он направлялся в Аугсбург, в Южную Германию. Ему нужно было пересечь всю Австрию с востока на запад. Ночью он нашел пристанище в заброшенном амбаре.

В точности как он и предполагал, его брат и товарищи не заметили его исчезновения вплоть до наступления ночи, когда он был от них уже в целом дне пути. Павел и Бильньский подняли тревогу и отправились на поиски. В понедельник утром они пошли в иезуитскую школу и стали расспрашивать о Станиславе. Никто ничего не знал.

Когда они заподозрили, что он бежал и в каком направлении, они попытались нагнать его, но не смогли. Станислав ушел уже очень далеко. Поскольку же он шел пешком, он мог свернуть с главной дороги и идти кратчайшим путем, ускользая от преследователей.

Пятнадцать дней спустя он добрался од Аугсбурга. Иезуиты встретили его доброжелательно, но сказали, что отец провинциал в Диллингене. Они убеждали его сделать передышку в несколько дней, дабы восстановить силы, но он решил продолжать свой путь, пока не достигнет цели. Это означало провести в дороге еще два дня.

В Диллингене находилась резиденция епископа-курфюрста Аугсбурга, кардинала Отто фон Трухзесса, который не мог обходиться без отца Канизия. Тогда как раз строились здания новой церкви и университета, вверенных Обществу, и Канизий часто бывал на строительных площадках. Станиславу не составило большого труда привлечь его внимание к себе и к проблеме, которая его к нему привела. Поняв, в чем дело, Канизий предложил ему остаться на несколько дней. Они спокойно все обсудят, и кандидат подвергнется обычным испытаниям.

Станислав с легкостью освоился с предложенным ему планом, выполняя работу по дому, следуя принятому в общине распорядку дня, молясь в назначенные часы и так далее. После того, как он был сочтен пригодным, оставалось решить еще один трудный вопрос: принять ли его в Общество сразу или подождать, пока он получит разрешение родных, а если сразу, то куда его направить? Канизий решил допустить его в Общество сразу, но согласился с предложением, выдвинутым самим кандидатом, послать его в Рим. Германия находилась все же недостаточно далеко от Польши. Сперва он отправится в Мюнхен, а уже оттуда начнет свой путь в Рим вместе с двумя другими иезуитами: Гакомо Лаванчо из Генуи и Фабрисом Рейнером из Льежа.

Они тронулись в путь 25 сентября, и, чтобы достичь цели, им потребовался целый месяц. Они добрались до Рима 25 октября. Пройденное ими расстояние — Вена – Аугсбург – Мюнхен – Рим — превысило полторы тысячи километров, и весь этот путь Станислав проделал пешком.

Рим

Борджу уже известили. Канизий написал ему 18 сентября, сообщая о прибытии двух иезуитов, и добавил: «Возможно, с ними будет Станислав Костка, польский юноша, добрый и знатный, который желает принять Институт даже вопреки воле своих родителей». Станислав передал ему рекомендательное письмо, которое привез от отца Антонью.

Поскольку новичок был в полном изнеможении, Борджа поручил его заботам Стефано Аугусти, который также будет учить его итальянскому.

Для начала Станислав поселился и начал свой новициат в доме обетников Джезу 28 октября, через три дня после прибытия. В тот день имя его было вписано в журнал послушников, поступивших с 1556 по 1559 год, на 182 странице с примечанием: «Принес с собой короткий плащ с бархатным воротником». В другом журнале записано заявление кандидата о том, что намерение вступить в Общество появилось у него два с половиной года назад, то есть через шесть месяцев после приезда в Вену из Польши.

И вновь он оказался в многонациональной общине с заметной долей поляков. Поляками были пятеро из восьми кандидатов, примкнувших к общине в октябре и ноябре этого года. В этой же общине состояли и два Аквавивы: Клаудио, будущий генерал, и Родольфо, будущий мученик, поступивший сюда 2 апреля. Наставником послушников был отец Альфонсо Руис.

Проведя немного времени в Джезу, Станислав был направлен в Римскую коллегию, но лишь на время. Следуя своей политике, Боржа учредил новициат Сант-Андреа аль Квиринале, где послушники могли жить отдельной общиной и где о них могли лучше заботиться. Станислав переехал в новициат в начале следующего, 1568, года.

Послушник

Наставником послушников был отец Джулио Фацио, который позже составит некролог, полностью выдержанный в стиле того времени. Слог и выражения могут показаться устаревшими, но изложенные в нем факты, несомненно, подлинны, и их следует принять во внимание: «Он вел себя, словно ангел небесный. Он был чрезвычайно смирен, презирал почести и мир и самого себя, выполнял самую грязную работу по дому, скрывал свое знатное происхождение и данные ему Богом достоинства. Скромность его была восхитительна, послушание  — безупречно, и он всегда был приветлив и радостен. Кроткий со всеми прочими, с самим собой он был строг и суров. Он никогда не произносил ни одного запальчивого, лишнего или неуместного слова и все свое поведение подчинял уставу. Он непрестанно молился, сочетая труд и созерцание и сохраняя присутствие Божие во всем, что бы ни делал. В его беседах были два главных предмета: Пресвятая Дева Мария, которую он неизменно называл своей Матерью и Госпожой, и его призвание к служению в Обществе, к которому он относился с таким почтением, что не мог найти слов, чтобы его выразить».

Его товарищи-послушники

Особенно близко сдружился он со Станиславом Варсевицким, который был знаком с его семьей и которому он поверял многие свои духовные переживания. Еще одним его почитателем был Родольфо Аквавива, который отправится в миссию в 1576 году вместе с Карло Спинолой, Матео Риччи и одиннадцатью другими иезуитами. Благоговение Родольфо перед бывшим товарищем по новициату было таково, что он добивался и добился эксгумации тела Станислава. Тело оказалось нетленным.

Некоторое время Клаудио Аквавива давал Станиславу «пункты» для размышлений и по временам работал вместе с ним на кухне. Как-то раз брат-повар велел им принести на кухню дров, но точно указал, сколько дров можно приносить за один раз. Аквавива приносил намного больше и закончил работу очень быстро; Станислав же точно придерживался указаний и трудился дольше. Аквавива был генералом Общества тридцать четыре с половиной года – дольше, чем кто бы то ни было за всю историю Общества, — прежде чем получил свою награду. Станислав же получил свою всего через несколько месяцев.

В другой раз, когда Станислав помогал на кухне, его вызвали в приемную. К нему пришел сам кардинал Коммендоне, папский легат в Вене. Станислав поднялся и уже выходил из кухни, когда кто-то остановил его: не снимет ли он прежде фартук?

Весть достигает Росткува

К тому времени весть о побеге Станислава и его вступлении в Общество достигла Росткува. Узнав об этом, кастелян Закрочима, пришел в чрезвычайную ярость. «Своим безрассудством, — писал он, — ты навлек позор на славный род Косток. Ты посмел пройти по всей Германии и Италии в одежде бродяги. Если ты будешь упорствовать в этом безумии, пусть ноги твоей не будет более в Польше, ибо я доберусь до тебя, где бы ты ни скрывался, и вместо золотых цепей, которые я для тебя готовил, ты получишь железные цепи и темницу, откуда не увидишь солнечный свет».

Как можно было писать с такой злобой? Читая это письмо, Станислав горько плакал. Он ответил отцу грустно и ласково: «Надеюсь, что со временем ты вернешь мне свою прежнюю любовь».

Ян Костка не покорился; он был решительно настроен принять самые радикальные меры и послал Павла в Рим с приказом найти Станислава и любыми средствами доставить его назад в Польшу. Но когда Павел приехал, оказалось, что его брат ушел на небеса.

На небеса с Марией

Приближался август. Отец Канизий был в те дни в Риме, и его пригласили дать наставление в новициате Сант-Андреа; послушать его собралось более трехсот иезуитов. В своем обращении к ним он говорил о том, что нужно быть всегда готовыми, и предложил послушникам представлять себе в начале каждого месяца, что этот месяц будет последним в их жизни. Станислав ушел убежденным, что в его случае так оно и будет.

Каждому послушнику определили святого покровителя на месяц (по словам Борджи, эта традиция пришла сюда из дома в Гандии), и Станиславу достался святой, чей день отмечается 10 августа, св. Лаврентий, мученик. По любопытному совпадению, день его приходился как раз на годовщину отбытия Станислава из Вены и начала его паломничества в Рим.

Накануне этого дня он написал письмо Пресвятой Деве с просьбой забрать его на небеса по случаю близящегося праздника взятия Ее на небо, а заботу о том, чтобы просьба его была исполнена, поручил своему святому покровителю на тот месяц. 10 августа на мессе он принял причастие, держа под сутаной аккуратно свернутое письмо. Днем он еще раз помогал на кухне. Вечером он почувствовал себя плохо, явился к санитару, и когда тот велел ему лечь в постель, заявил, что через несколько дней умрет. Никто ему не поверил.

У него поднялась температура, сперва небольшая, потом высокая. Сильный жар чередовался с легким, как обычно бывает при малярии (в Риме свирепствовала малярия). 13 августа он был переведен в лазарет и, прежде чем лечь спать, сказал, что больше он не встанет. 14 ему стало немного лучше. Однако он заявил, что это его последний день. И действительно состояние его стало тяжелым. С наступлением ночи врачи потеряли всякую надежду и предложили его соборовать.

Больной принял это известие с радостью и попросил, чтобы ему позволили умереть, лежа на земле. Ему отказали в этом, и он не настаивал. Но некоторое время спустя он взглянул на ректора такими глазами, что последний позволил положить его на расстеленный на земле матрац. Это было словно повторение мотива, уже звучавшего в симфонии его жизни. После крещения его крошечное тело было возложено к подножью престола Святого Таинства в приходской церкви Пшасныша; так же получил он и святое Напутствие в час кончины. Молитвам для умирающих он вторил отчетливо, прибавляя к общепринятой литании имена своих любимых святых. «Что делают послушники?» — спросил он. «Легли спать». – «Попрощайтесь с ними от моего имени и попросите их простить меня за дурной пример и мои недостатки».

Около половины одиннадцатого ночи 14 августа лицо его замерло и дыхание остановилось. Кто-то поднес к его открытым глазам образ Пресвятой Девы. Он не реагировал: он был уже мертв.