Там, где горит огонь

~9 мин чтения

Когда же они отошли, — се, Ангел Господень является во сне Иосифу и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его и беги в Египет, и будь там, доколе не скажу тебе, ибо Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его. Он встал, взял Младенца и Матерь Его ночью и пошел в Египет, и там был до смерти Ирода, да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: из Египта воззвал Я Сына Моего.

По смерти же Ирода, — се, Ангел Господень во сне является Иосифу в Египте и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его и иди в землю Израилеву, ибо умерли искавшие души Младенца. Он встал, взял Младенца и Матерь Его и пришел в землю Израилеву.

Услышав же, что Архелай царствует в Иудее вместо Ирода, отца своего, убоялся туда идти; но, получив во сне откровение, пошел в пределы Галилейские и, придя, поселился в городе, называемом Назарет, да сбудется реченное через пророков, что Он Назореем наречется.

Мф 2, 13-15.19-23

Очаг

Есть странная закономерность в том, как современность обращается с понятием дома. Мы живем в эпоху, когда квартиры стали инвестициями, когда дизайнеры обещают нам «пространство для жизни», а психологи учат «выстраивать границы» и «создавать безопасную среду». Индустрия благополучия предлагает нам свечи с ароматом «уюта», приложения для медитации со звуками камина, курсы по «хюгге» и «лагом». Мы обустраиваем дом, но порой теряем очаг — то место, где горит живой огонь.

Литургический календарь с безжалостной точностью помещает праздник Святого Семейства именно сюда — между Рождеством и Новым годом, в те дни, когда мы особенно остро ощущаем либо присутствие дома, либо его отсутствие. И предлагает нам для созерцания сцену, которая ставит под сомнение наши представления о семейном благополучии.

Матфей, евангелист, больше всех заинтересованный в том, чтобы представить Иисуса законным наследником Давида, укорененным в истории Израиля, показывает нам Святое Семейство в движении. Не в доме — в бегстве. «Встань, возьми Младенца и Матерь Его, и беги в Египет». Ночь. Дорога. Изгнание.

Иронично, что Египет, место древнего рабства Израиля, становится убежищем для Младенца-Мессии. География спасения не знает сентиментальности. Бог возвращает Своего Сына в землю рабства, чтобы защитить Его от Ирода. Это первый из многих парадоксов, которыми будет отмечена жизнь Назарянина: безопасность в изгнании, дом в бездомности, царство не от мира сего.

Французский философ Гастон Башляр в своей «Поэтике пространства» писал о доме как об изначальном космосе, о первичном убежище, где человек учится «обитать». Но что делать с домом, который не имеет стен? С семьей, которая определяется не адресом, а движением?

Иосиф

Иосиф в Евангелии от Матфея — это человек, который трижды слышит одно повеление: «Встань». Εγερθείς παράλαβε το Παιδίον — встань и возьми Младенца. Глагол ἐγείρω — тот самый, который будет использован для воскресения. Иосиф встает, как встанет Христос. Его отцовство — это непрерывное воскресение посреди ночи, способность подняться, когда все говорит о том, что нужно остаться, укрыться, спрятаться.

Современная культура много говорит о токсичной мужественности, и справедливо. Но она зачастую не знает, что предложить взамен, кроме терапевтического языка и призывов «быть уязвимым». Иосиф предлагает третий путь: мужественность как служение, силу как готовность нести тяжесть неизвестности. Он не говорит ни слова в Евангелии, и это его величие. Его красноречие — в действии. Встать. Взять. Идти. Остаться.

В этом есть что-то от стоической добродетели, но без стоического безразличия. Иосиф не бесстрастен — он верен. Он не отрешен от привязанностей — он предан. Марк Аврелий учил принимать неизбежное. Иосиф идет навстречу невозможному, потому что ангел сказал.

Мария

А Мария? Лука дважды, с настойчивостью, которая не может быть случайной, говорит одно и то же: «Мария хранила все слова сии, слагая в сердце Своем». Глагол συμβάλλω означает «складывать вместе», «сопоставлять», «размышлять». Это герменевтический глагол. Мария — первый экзегет Воплощения.

Вирджиния Вулф в эссе «Комната для себя» писала о том, что женщине нужно собственное пространство и деньги, чтобы писать. Мария не имеет ни того, ни другого. Она пишет в сердце. Ее текст — это молчание, в котором рождается смысл. Ее герменевтика — это не анализ, а хранение. Она не объясняет тайну — она живет с ней.

Здесь стоит вспомнить различие, которое проводил Мартин Бубер между отношением «Я–Оно» и «Я–Ты». Современное родительство часто скатывается в режим «Я–Оно»: ребенок становится проектом, который нужно оптимизировать, развить, подготовить к успеху. Мария знает, что ее Сын — от Бога, и поэтому относится к Нему как к Ты: кормит, учит, хранит. Она не управляет тайной — она служит ей.

Это материнство без невроза контроля. Мария не знает, что будет с ее Сыном. Она слышала пророчество Симеона: «И Тебе Самой оружие пройдет душу». Но она не пытается предотвратить будущее. Она хранит настоящее. Каждый день. Каждое слово. Каждую радость и каждую боль — как семена, которые однажды прорастут в понимание.

Младенец

Но самое странное — это Сам Младенец. Λόγος σὰρξ ἐγένετο — Слово стало плотью. Тот, Кем созданы миры, учится ходить. Тот, Кто знает все человеческие языки прежде их возникновения, учится говорить по-арамейски. Лука говорит с дерзновенной простотой: «Иисус преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков».

Προέκοπτεν — глагол, означающий «продвигаться вперед», «расти», «развиваться». Бог растет. Вечный входит во время и соглашается на его условия. Это не докетизм, не видимость человечности. Это настоящее детство, с его беспомощностью, зависимостью, необходимостью учиться.

Симона Вейль писала о декреации — о добровольном умалении Бога, который отступает, чтобы дать место творению. Воплощение — это предельная декреация. Бог не просто принимает человеческую природу как костюм. Он соглашается на реальность роста, на незнание (в Своем человечестве), на послушание.

«Он был послушен им». Тот самый глагол ὑποτάσσω, который в новозаветных «домашних правилах» описывает подчинение в семье и обществе: жены мужу, раба господину, гражданина власти. Создатель подчиняется творению. Не из слабости — из любви. Не из необходимости — из свободы.

Святая обыденность

Вернемся к началу. Что такое дом?

Назарет не был значительным местом. «Из Назарета может ли быть что доброе?», — риторический вопрос Нафанаила выражает общее мнение. Это задворки империи, углом которой была вся Палестина. Плотницкая мастерская. Бедность. Безвестность.

Но именно там Бог живет тридцать лет. Большую часть Своей земной жизни Христос проводит не в служении, не в чудесах, не в проповеди. Он проводит ее в доме. В повседневности. В труде. В семье.

Это опрокидывает наши привычные представления о важности и значимости. Мы живем в культуре, сосредоточенной на эффекте, заметности, влиянии. Жизнь измеряется в достижениях, в метриках, в следах, которые мы оставляем. А Бог проводит тридцать лет в безвестности.

Пьер Тейяр де Шарден в Божественной среде писал, что в свете Творения и особенно Воплощения ничто в повседневной жизни не является по-настоящему «профанным» для умеющих видеть: Бог встречается не только в храме, но и в труде, материи и обычных делах. Назарет — это богословие повседневности. Это утверждение, что святость не в исключительности, а в верности. Не в подвиге, а в постоянстве. Не в эффектности, а в присутствии.

Там, где дом

Сегодняшнее Евангелие показывает нам Святое Семейство в странствии — между Египтом и Назаретом, между изгнанием и возвращением. И именно в этом движении, в этой нестабильности, рождается образ дома.

Дом — это не место. Дом — это присутствие. Не адрес, а близость. Не стены, а верность.

Иосиф хранит дом делом. Мария — активной памятью сердца. Младенец — доверием. И вместе они создают пространство, в котором может обитать Бог. Не храм — хижину. Не дворец — мастерскую. Не величие — любовь.

Американская писательница Кристин Ханна сказала: «Любовь — это то, что остается, когда все остальное исчезло». Не достижения, не репутация, не даже память о нас в истории. Любовь. Верность. Присутствие.

Святое Семейство идет по ночной дороге. Они не знают, что будет завтра. Но между ними горит огонь. И этот огонь — больше, чем все дворцы Ирода. Сильнее, чем все армии империи. Он горит две тысячи лет. И будет гореть, пока есть те, кто готовы хранить его.

В конце года, когда мы подводим итоги и строим планы, литургия предлагает нам взглянуть на эту семью беженцев. И задаться вопросом: что мы хранили в уходящем году? Что будем хранить в наступающем?

Не что мы построили. Не чего достигли. А что хранили. Кого хранили. Как хранили.

Потому что дом — это не то, что у нас есть. Это то, что мы делаем. Каждый день. Каждой верностью. Каждым присутствием. Каждым выбором остаться, когда можно уйти. Встать, когда зовут. Хранить, когда легче забыть.

Это и есть святость. Не в небесах — на земле. Не в будущем — сейчас. Не когда-нибудь — сегодня.

В назаретской хижине. На египетской дороге. В вашем доме.

Там, где горит огонь.

Автор: Михаил Ткалич SJ

Изображение: Mahesh Mohan / Pexels