Алоизий (Aloisius Gonzaga, 1568-1591) Гонзага родился в 1568 г. во дворце Кастильоне, возле Мантуи в Ломбардии. Был стар­шим сыном Фернандо Гонзага, маркиза Кастильского де лос Эстивериос. В возрасте девяти лет во Флоренции принес обет вечного целомудрия перед престолом Пресвятой Девы. Несколько лет провел в Испании в качестве пажа Марии Австрийской. После долгих препирательств с семьей получил от своего отца согласие и вступил в Общество в 1587 г. Умер в 1591 г. в Риме, став жертвой чумы, которой он заразился, ухаживая за больными. 21 декабря 1726 г. был канонизирован Бенедиктом ХIII, ко­торый в 1729 г. объявил его покровителем молодежи, особенно — студенчества.

Чтобы оценить богатство и силу личности Алоизия Гонзаги, необходимо взглянуть на его жизнь в историческом контексте и осознать весь блеск и убожество дома Гонзага. Это единственный способ по достоинству оценить тот евангельский вызов, который он бросал общест­ву своего времени.

Юность и перспективы

Алоизий был ребенком с живым, открытым умом и властным характером, свой­ственным семье Гонзага. С ранних лет он вращался в аристократической среде, был ее частью и впоследствии должен был носить титул Императорского маркиза ди Кастильоне делле Стивьере. Таким образом, он подчинялся придворному этикету Кастильоне и Флоренции, где правили Медичи и Филипп II Испанский (1581-1583).

Алоизий рос в этом пустом мире, где тщеславие и интриганство были отличи­тельными чертами погрязшего в разврате общества. Под влиянием своей горячо лю­бимой матери, с которой, к его великому огорчению, его часто разлучали, он привет­ствовал глас Божий, который слышал внутри себя, и отвечал на него. Он слышал го­лос Бога, желавшего, чтобы Алоизий принадлежал Ему. Алоизий, хотя и был еще мо­лод, полностью посвятил себя Богу в Церкви Благовещения во Флоренции (1583). Со временем мир, в котором он вынужден был жить, становился все более невыносимым, и Алоизий восставал против него. Это был бунт человека, чьим идеалом было безоговорочное подражание Христу, человека, который предпочел богатствам бед­ность с Христом бедным, почету — унижения со Христом униженным (ср. Духовные Упражнения, 167).

Соответствовать благодати

Алоизий признался своей матери, что посвятил себя Богу, и столкнулся с не­одобрением подобного решения со стороны своего отца и окружения. Не боясь на­смешек, он не скрывал пренебрежительного отношения к обществу, которое его от­вергло, разъезжая, например, на миланском параде на осле, вместо царственной ло­шади. Придворная знать выставляла его на посмешище, но он именно этого и хотел — быть со Христом, Который однажды был принят за безумного, а не с мудрыми и разумными мира сего (ср. ДУ 167). На самом деле, в глубине души мир восхищал­ся его христианским мужеством, мужеством, которому не мог ничего противопоста­вить. Таким образом, становится совершенно ясно, что Алоизий совсем не был слабо­вольным человеком или трусом, бегущим от жизни и от мира.

В ранние годы жизни и в юности Алоизий проявил выдающиеся способности к языкам и математике (позже он отличился также в области философии и богосло­вия), а также к тонкостям дипломатии. Его отец чрезвычайно им гордился, и поэтому его сопротивление монашескому призванию было особенно сильным — ведь он ви­дел в сыне своего преемника. Алоизий знал о надеждах своего отца и понимал, что способности его младшего брата Рудольфа несоизмеримы с его собственными.

Нелегкое решение

С одной стороны, Алоизий чувствовал призыв Христа последовать за Ним, став монахом, однако, с другой стороны, он не мог избавиться от мысли, какое благо он сможет принести своему народу, зависящему от привилегированного класса, будучи Маркизом Кастильоне делле Стивьере. Решить такую проблему было нелегко. Тре­бовалась исключительная интеллектуальная и духовная проницательность, особенно если миряне-аристократы, а также и Церковь уговаривали его склониться к более ра­зумному с человеческой точки зрения решению.

Однако для Алоизий окончательным доводом была воля Божия, и, ничто не могло заставить его от нее отступиться — ни гнев отца, ни мысль о разлуке с мате­рью, не говоря уж о богатстве и почестях. Именно по этой причине он избрал Обще­ство Иисуса и вступил в него в 1587 году. Он оценил ту любовь, которая подвигла Бога стать Человеком и дать людям жизнь, и возлюбил Христа распятого. Поэтому он желал оставить самого себя, целиком отдав себя другим в жизни — апостольской и созерцательной — Общества Иисуса.

Полное подчинение

Дух Алоизия был проникнут мыслью о любви и служении нищим и стражду­щим. Но это служение не ограничивалось лишь внешними действиями. Он понял, что жизнь монаха и священника — это, прежде всего, самопожертвование, преображе­ние, когда силой благодати человек учится воспринимать идеалы Христа как свои собственные, жить Его жизнью и таким образом становиться истинным апостолом.

В годы своего новициата и в Римской коллегии, когда Алоизий готовился к жизни священника под руководством св. Роберта Беллармина, его любовь к Христу стала глубже и все более настойчиво вела его к полному подчинению воле Бога, про­должавшего призывать его к Себе. Так Алоизий быстро достиг христианской зрело­сти и мудрости, которая знает, что пшеничное зерно, чтобы принести плод, должно прежде умереть.

Весной 1591 года в Риме, где Алоизий изучал богословие, вспыхнула эпидемия чумы. Движимый верой, питаемой молитвой и освещенной мистическими переживаниями, с мужеством и безграничным великодушием он добровольно вызвался служить больным, ухаживая за ними и посещая их на дому. Алоизий заразился болезнью и скоропостижно скончался 21 июня 1591 года.

В 1605 году Алоизий Гозага был причислен к лику блаженных, в 1726 году папа Бенедикт XIII причислил его к лику святых.

***

Ниже следует глава из книги И. Эчаниса «Страсти и слава. История Общества Иисуса в лицах»

Два примера для юных: Алоизий Гонзага (1568‑1591) и Иоанн Берхманс (1599‑1621)

Оба были студентами Римской коллегии: сначала Алоизий, который принес великую славу коллегии и Обществу, а тридцать лет спустя – Иоанн, чей пример был не столь ярок, но столь же достоин восхищения. Они были бесценным даром Божиим молодому Обществу.

Происхождение

Трудно найти двух других иезуитов, чье происхождение было бы настолько несхожим. […]

Гонзаги группировались вокруг дома в Мантуе, который был стволом их родового древа и главным домом всего клана. Прапрадедами Алоизия были Луиджи III, маркиз Мантуи, и Барбара Гогенцоллерн из Бранденбурга. В семье Гонзага существовал своеобразный обычай делить свои феодальные поместья между детьми; затем каждый сам должен был получать от императора инвеституру. Эта система воспитывала в наследниках честолюбивые устремления, а порой приводила к насилию. Поэтому история этого рода представляет собой сплетение предприимчивости, доблести и преступности.

При подобном разделении имущества той частью, которая досталась деду Алоизия, Луиджи Алессандро, а затем перешла к его отцу, дону Ферранте, стало Кастильоне-делле-Стивьере.

Матерью Алоизия была Марта Тана де Сантена, дочь баронов Тана по отцовской линии и баронов Ла Ровене по материнской. Она родилась в Кьери, в Пьемонте, но была в очень юном возрасте увезена ко двору Валуа в Париже. Там она снискала уважение Елизаветы, дочери Генриха II, которая была тогда еще подростком и избрала ее своей фрейлиной, когда вышла замуж за Филиппа II. Дон Ферранте и госпожа Марта познакомились и поженились в Мадриде. Они идеально дополняли друг друга: он был расточителен и смел, она – ответственна и осторожна и приятно сочетала в себе мягкость и прямоту.

По случаю их свадьбы король с королевой не поскупились на дары. Королева осыпала невесту драгоценностями ; Филипп назначил жениха камергером и пожаловал ему в качестве лена владения в Неаполитанском королевстве и в Миланском герцогстве. Некоторое время спустя он назначил его капитаном. Этого титула добивались принцы и герцоги, потому что он открывал дорогу для военной карьеры.

Лишь несколько камней осталось сегодня от замка Гонзаг в Кастильоне-делле-Стивьере. В 1565 год то было бесформенное и величественное нагромождение башен, стен и бастионов снаружи и огромных зал, извилистых коридоров и крутых лестниц внутри, причем некоторые из них были высечены из цельного куска камня.

Здесь в 1568 году и появился на свет Алоизий. У госпожи Марты было, кроме него, семеро* детей: Родольфо (1569), Ферранте (1570), Карло (1572), Франческо (1577), Кристьерно Винченцо (1580) и Джакомо (1582). Жизнь большинства из них оборвалась трагически. Трое умерли в очень юном возрасте, одного зарезали, одного убили выстрелом из аркебузы: он был убит на руках у собственной матери, которую затем зарезали; еще один превратился в ненавистного всем деспота и убийцу, и последний, которому повезло больше всех, жил, преследуемый ненавистью своих подданных. И вот, над всеми этими несчастьями, возвышается фигура их ангелоподобного первенца.

Мир Гонзаг

Первые годы жизни Алоизия Гонзаги были совершенно иными [чем Иоанна Берхманса], как и все его окружение. Он никогда ни в чем не нуждался, и все вокруг его баловали. Глядя на него, мать переполнялась нежностью, отец – гордостью; она учила его молитвам, он намеревался обучить военному искусству. Как только Алоизий подрос достаточно, чтобы играть в игрушки, для него изготовили маленькую аркебузу и игрушечную бомбарду. Обе игрушки, казалось, приводили будущего воина в восхищение. Но он также проявлял удивительную склонность к молитве и к делам милосердия, когда ему приходилось встречаться с бедностью.

Как раз в это время дон Ферранте получил заманчивую должность: Филипп II поручил ему возглавлять три тысячи пехотинцев при завоевании Туниса, доверил ему их подготовку и попросил его доставить их на место высадки. Это была большая удача: он будет обучать своих солдат в Казальмаджоре, на берегу реки По, и возьмет с собой своего сына Алоизия. Вот лучший способ сделать из него настоящего воина.

И вот Алоизий очутился среди военного лагеря. Солдаты хотели только одного: прослыть головорезами и отличиться в драках и сквернословии. Пятилетний ребенок повторяет то, что слышит, и подражает тому, что видит. При первой же возможности, пока солдаты были на сиесте, он добрался до кулеврины и поджог фитиль; машина подалась назад, и мальчика чуть не зажало колесами. Прогремел выстрел, все проснулись. Дон Ферранте был в ярости и хотел наказать виновного, но солдаты успели полюбить его и стали просить дона Ферранте сжалиться над ним. В глубине души отец гордился сыном: мальчик повел себя как настоящий воин.

В июле-августе 1573 года маркиз направился в Мессину, дабы объединиться с Хуаном Австрийским и напасть на Тунис; Алоизий вернулся в Кастильоне с явно обогащенным словарем. Однажды он решил блеснуть своими новыми знаниями в присутствии маркизы и домашнего учителя, Пьера Франческо дель Турко. Оба не поверили своим ушам. Алоизий же как ни в чем не бывало продолжал свою речь. Госпожа Марта никак не ожидала когда-либо услышать подобные слова в собственном доме. После маленькой проповеди домашнего учителя мальчик спросил с широко раскрытыми глазами: «А разве воспитанный человек не должен говорить такие слова?» ‑ «Никогда» ‑ «Хорошо. Я больше не буду».

Военно-морская экспедиция продлилась всего семнадцать дней и увенчалась успехом, но дон Ферранте Гонзага в Кастильоне не вернулся. Военные дела потребовали его присутствия в Мадриде, где он оставался до середины 1576 года.

Перемена

По возвращении его ждало разочарование. Прежний воин, которому было теперь восемь лет, превратился в прилежного мальчика, преданного молитве. Отец нашел облегчение в надежде на то, что его сын вырастет хорошим правителем.

Положение дона Ферранте как главы  династии еще упрочилось в 1574 году, когда ему был официально пожалован титул маркиза Кастильоне, который должен был унаследовать его первенец, и еще больше в 1579 году, когда осуществилось устремление всей его жизни: он получил титул принца «Священной Римской империи».

Устремления же госпожи Марты были совершенно иными. Она часто говорила, даже в присутствии сына, что была бы счастлива, если бы ее сын вступил в монашеский орден. «Мама и госпожа, ‑ отвечал Алоизий в таких случаях, ‑ я думаю, Бог дарует вам эту милость». Один раз он добавил: «Этим сыном должен стать я».

В ноябре 1577 года Алоизий направился во Флоренцию учиться вместе со своим братом Родольфо. Здесь он познакомился с тремя дочерьми эрцгерцога: Элеонорой, Анной и Марией. Мария станет позже королевой Франции, женой Генриха IV и матерью Людовика XIII; Элеонора со временем выйдет замуж за Винченцо Гонзагу и тем самым породнится с Алоизием. Девочки играли с Алоизием в дворцовом саду, но чаще Алоизий от игр отказывался: он говорил, что ему больше нравится проводить время, мастеря алтари. Это была первая мятежная черта, которая проявилась в нем, его первый бунт против общепринятых моделей поведения.

В те же два с половиной года, проведенные во Флоренции, он ощутил потребность исповедоваться чаще. Он попросил совета у своего домашнего учителя, который предложил ему обратиться к отцу де ла Торре, ректору иезуитской коллегии. Алоизий встал перед ним на колени в благоговении, стыде и смущении, как неисправимый грешник. Что же происходило в его душе?

Общая исповедь принесла ему покой и ознаменовала для него начало более строгой жизни. Он стал учиться преодолевать гнев, присущий всем Гонзагам. Он заметил, что в беседах у него постоянно вырываются замечания относительно поведения других, и дабы больше не обвинять себя в этом изъяне, он прекратил общаться даже со своими домашними.

Странный Гонзага

Однако он вовсе не был человеконенавистником. Воин, ставший отшельником, был как никогда послушен своему домашнему учителю синьору дель Турко и школьному учителю Брешиани; если Родольфо, его младший брат, жаловался на их указания, то Алоизий мягко призывал его к повиновению.

Крылья его крепли, он готовился к важному полету. Он хорошо знал историю своего рода, запятнанную преступлениями и пороком. Он ощущал на себе бремя предков и, зная, что мир подобен щипцам, не желал попасть в его тиски. Об этом он думал, когда преклонил колени перед статуей Марии в церкви Аннунциата. Однажды в полутьме огромной церкви он принес обет целомудрия. Он знал, что делает. Будучи тверд в своем решении, он согласился вести себя так, как его просили, но поставил условие: «Отец и господин мой, я готов повиноваться вам во всем, но не просите меня разговаривать с женщинами».

К большому облегчению Алоизия, двое братьев вернулись в Кастильоне. До сих пор молитва его была в основном словесной, теперь же он предавался молитве всеми своими чувствами. Он проводил в молитве многие часы и проливал потоки слез. Слуги заметили это и стали наблюдать за ним в замочную скважину.

Как раз в ту пору св. Карл Борромей, кардинал и архиепископ Милана, провел с ним обстоятельную беседу и посоветовал принять первое причастие, которое дал ему 22 июля 1580 года.

Как раз тогда, когда Алоизий принял решение отвернуться от современного ему большого света, его окружали виднейшие представители европейской знати: он входил в свиту, сопровождавшую императрицу Марию, дочь Карла V и супругу Максимилиана II, в путешествии в Мадрид.

Возникло у него и еще одно затруднение: его расписание и обязанности не оставляли ему времени на благочестивые дела. Он искал опытного исповедника и нашел его в лице отца Фернандо Патерно, иезуита. Пробовал он и другие средства. Так, он почти тиранически контролировал свой взгляд: ходил по улицам Мадрида с закрытыми глазами; поскольку же его всегда сопровождали, он мог позволить себе, чтобы его водили, словно слепого. Умерщвление распространялось и на одежду: он с радостью носил старые и поношенные вещи. Дон Ферранте потерял терпение: «Это позор для Гонзаг!»

В это же время Алоизий начал искать воли Божией относительно монашеской жизни, которой желал себя посвятить. Он склонялся к вступлению в Общество Иисуса, но желал получить подтверждение правильности этого шага и усердно искал его в молитве.

21 ноября 1582 года, когда Алоизий начинал задумываться о собственном будущем, от оспы скончался дон Диего, престолонаследник. Это освободило Алоизия от его обязанностей при испанском дворе. Но 29 апреля 1583 года, когда Филипп II вернулся после своей успешной португальской кампании, Алоизий находился по-прежнему в Мадриде. В сущности, именно он выступал по этому случаю с приветственной речью, составленной с соблюдением всех норм придворного красноречия.

В праздник Успения, 15 августа 1583 года, он обрел наконец то озарение относительно своего будущего, которого искал. Сперва он посетил мессу и принял причастие; затем остановился у статуи Пресвятой Девы, чтобы помолиться, и «услышал ясный голос, повелевавший ему вступить в Общество Иисуса» (Cepari). Ныне эту статую называют статуей Пресвятой Девы доброго совета.

В тот же день он направился к своему исповеднику, отцу Патерно, и попросил его вступиться за него перед настоятелями, дабы его приняли в Общество как можно скорее. Исповедник особо подчеркнул важность двух моментов: уверенности в призвании и необходимости получить согласие отца.

Вот тут-то и началась борьба.

Борьба

В тот же день Алоизий все рассказал матери. Донна Марта поговорила с доном Ферранте, и последний пришел в ярость: он никогда не позволит, чтобы его наследник, обещающий в будущем стать мудрым правителем княжества, оставил все и стал иезуитом, лишившись возможности занимать высокие должности даже в Церкви!

Алоизий пошел к нему и сказал о своих намерениях: что бы ни случилось, он станет монахом. Маркиз в недоумении посмотрел на пятнадцатилетнего мальчика, говорившего с такой твердостью, и разразился криком: «Убирайся отсюда! Если не уберешься, я прикажу раздеть тебя и выпороть!»

В таком неистовстве он пребывал несколько дней. Немного успокоившись, он послал за отцом Патерно и в присутствии Алоизия обвинил его в том, что тот склонил его первенца, на которого возлагались все надежды семьи, попрать их все. Иезуит же спокойно ответил: «Я узнал о решении Алоизия четыре дня тому назад. Верно, что, видя его образ жизни, я догадывался, что он придет к такому решению. Но мы никогда об этом не разговаривали».

Немного остыв, маркиз сказал: «Сын мой, я желал бы, чтобы ты, по меньшей мере, подумал о каком-нибудь другом ордене, ибо тогда ты мог бы занять в Церкви почетную должность, которая сделала бы честь нашему дому». – «Я выбрал Общество в том числе и для того, чтобы раз и навсегда отсечь любые честолюбивые устремления. Если бы я искал почетных званий, я удовольствовался бы моим нынешним положением, которое Бог даровал мне как первенцу, и не пожертвовал бы определенным ради сомнительного».

Так завершился первый штурм. Маркиз понял, что ему придется всерьез переходить в наступление и прибегнуть к помощи влиятельных людей.

В Мадриде как раз находился отец Франческо Гонзага, генерал отцов-обсервантов ордена св. Франциска, брат будущего кардинала Шипионе Гонзаги, и дон Ферранте обратился к нему. Францисканец беседовал с Алоизием два часа. По окончании беседы он сказал маркизу: «Сомнений нет: призвание Алоизия – от Бога».

Перед фактом

Алоизий решил поставить отца перед фактом. Он отправился в иезуитскую коллегию и послал своему отцу весточку. Но дон Ферранте хорошо знал правила игры и победил. Он поговорил с юристом, которому доверял, а тот, в свою очередь, переговорил с Алоизием и вынудил его вернуться.

Когда в июле 1584 года он вернулся в Кастильоне, маркиз предложил ему совершить путешествие по различным итальянским дворам. Алоизий и Родольфо покинули дом в октябре с большим запасом самого дорогого платья. У Алоизия было два костюма, вышитых столь богато, что, казалось, они были сделаны из золота. Он отказался носить их; вместо того он облачился в черный флорентийский плащ.

Они посетили Мантую, Феррару, Парму, Павию и, наконец, Турин, где их встретил дядя, Эрколе Тана, и отвез в Кьери повидаться с родственниками. Таны дали в их честь званый обед и бал. Алоизий хотел было отказаться от участия в празднестве: ему хотелось уединения. Но ему сказали, что пир устроен в его честь, и вынудили остаться. Но даже в праздничной суматохе он оставался совершенно невозмутимым, и его родные с уважением отнеслись к его позиции. Однако когда одна дама подошла к нему и пригласила на танец, Алоизий поблагодарил ее и покинул зал. Эрколе Тана нашел его в углу, в помещении для слуг: он стоял на коленях и молился. Как ни просил дядя племянника вернуться на бал, его уговоры ни к чему не привели.

Если маркиз надеялся на то, что сын вернется, преисполненный желания сменить его, встав во главе княжества, то он ошибался. После провала третьей атаки он приготовился к четвертой. Он поговорил с главой семьи, герцогом Гульельмо из Мантуи. Гильельмо счел, что церковные вопросы лучше всего доверить священнослужителю, и попросил епископа, который приходился ему другом, поговорить с Алоизием. Епископ привел Алоизию тот довод, который последний давно отбросил: что вне Общества Иисуса он мог бы рассчитывать на церковные должности. Алоизий отверг это предложение: «Я очень благодарен Его Высочеству (герцогу Мантуи) за ту любовь, которую он всегда мне выказывал, и то же могу сказать Вашему Преосвященству. Но прошу вас поверить и доложить герцогу, что я избрал Общество Иисуса именно для того, чтобы навсегда исключить для себя любую возможность почестей и высоких званий».

Парад высокопоставленных особ

Все новые и новые высокопоставленные особы пытались отговорить Алоизия, но все уговоры ни к чему не привели. Одной из этих особ был приходской священник из Кастильоне, Джан-Джакомо Пасторио. Он выбрал иной подход: рассказал мальчику, сколько добра он мог бы принести, если бы правил княжеством. Тогда Алоизий показал, какой дух веры живет в нем. Пасторио смирился: юноша был прав. После беседы с мальчиком он сказал первому человеку, который ему встретился: «Синьор Луиджи святой».

Однако ни дон Ферранте, ни Алоизий ни на дюйм не отступились от своих позиций: Алоизий все более утверждался в своем решении; дон Ферранте надеялся, что решимость сына даст трещину.

Дон Ферранте тяжело страдал от подагры, и в эти дни его состояние ухудшилось. Прикованный к постели, он размышлял о проблемах своего княжества. Азартные игры довели его до грани банкротства, и его финансовые затруднения уже давали о себе знать. Только Алоизий сможет повести его дела мудро. Он не может уехать!

Дон Ферранте вызвал его и спросил, как далеко он собирается зайти в своем намерении. Алоизий повторил ответ, который давал всегда: он желает служить Богу в Обществе Иисуса. Маркиз вновь разозлился и приказал ему покинуть комнату.

Алоизий нашел убежище в маленькой обители недалеко от Кастильоне и начал подражать образу жизни отшельников. Когда об этом доложили отцу, тот вновь позвал его и сделал сыну выговор, за то что тот покинул дом без его разрешения. Затем гневно прибавил: «Отправляйся в свою комнату».

Алоизий молча покорился, пошел к себе в комнату, закрыл дверь, преклонил колени перед распятием и принялся горько плакать, моля Бога дать ему сил. Затем он разделся и долго бичевал себя.

Злость уступает место боли

Между тем гнев маркиза уступил место боли. Он позвал главу города, который находился в передней, и попросил его пойти посмотреть, что делает Алоизий. Слуга, стоявший у двери, остановил его: «Синьор Луиджи не желает, чтобы его беспокоили». – «Сам маркиз приказал мне посмотреть, что он делает».

Он приоткрыл дверь кинжалом и увидел, что Алоизий, стоя на коленях перед распятием, безжалостно себя бичует. Он вернулся к маркизу со слезами на глазах и сказал: «О, господин мой! Если бы Ваше Превосходительство видело, что делает синьор Луиджи, вы, несомненно, перестали бы препятствовать ему в его благих замыслах». – «Что же он делает?» Глава города рассказал маркизу об увиденном. Маркиз был поражен. На следующий день в тот же час он послал человека, которому доверял, следить за его сыном. Потом он приказал, чтобы его перенесли на кресле к комнате сына, и стал наблюдать за ним в щель. Алоизий плакал горькими слезами и бичевал себя. Маркиз послал за женой, постучал в дверь и вошел. Пол был запятнан кровью; мать с отцом старались на него не смотреть. Это ознаменовало собой первую, но не окончательную капитуляцию дона Ферранте.

… Дон Ферранте продолжал отступать, постепенно сдавая позиции и ни в чем не нарушая правил этикета, предписанных дворянству. Сначала он должен был официально предложить своего наследника генералу ордена, Клаудио Аквавиве, и не прямо, но через подобающего посредника, Шипионе Гонзагу, которого вот-вот должны были произвести в кардиналы и который как раз находился в Риме. Аквавива ответил, что будет счастлив принять нового кандидата, и решил, что новициат ему следует проходить в Риме, а не в Новелларе, которая находилась невдалеке от Кастильоне. Преисполненный радости, Алоизий написал ему письмо, отдавая себя в его распоряжение.

Отречение от титула

Следующим его шагом должно было стать отречение от титула маркиза. Подобно тому, как инвеститура была привилегией императора, только он один мог принять и отречение, а связанные с этим формальности требовали много времени. У дона Ферранте по-прежнему оставалась слабая надежда, и он охотно принял эту игру. До поры до времени, поскольку здоровье не позволяло ему покидать Кастильоне, он отправил сына в Милан решить кое-какие семейные дела. Он провел в Милане восемь месяцев, начиная с конца 1584 года. Поскольку у него в распоряжении появилось немного свободного времени, он посвятил это время учебе в местной иезуитской школе.

Эта встреча с иезуитами послужила ему прелюдией к окончательному вступлению в орден и общинную жизнь. До тех пор он встречал лишь отдельных представителей Общества, теперь же вдохнул атмосферу игнатианского ордена полной грудью.

Получив разрешение императора передать свои права Родольфо, Алоизий должен был подписать официальный документ об отречении. Маркиз не предложил ему вернуться в Кастильоне, но сам приехал в Милан с намерением предпринять последнюю атаку, прежде чем совершить решающий шаг. Он, как обычно, принялся спрашивать его, каково его решение. Алоизий ответил ему, что он так же тверд, как и прежде. Дон Ферранте стал нежно и серьезно объяснять ему, что он не такой плохой христианин, чтобы противиться воле Божией, но что  его (Алоизия) желание – скорее юношеский порыв, чем Божий призыв. Он завершил свою речь, воззвав к его жалости к больному отцу, и сетуя на трудности, которые теперь обрушатся на него и ускорят его смерть. Сказав это, он залился слезами.

Алоизий растаял. Он поблагодарил отца за любовь, которую тот всегда выказывал ему. Но потом, не входя в подробности, прибавил: «Я убежден, что мое призвание – от Бога».

Дон Ферранте не сдавался. Он позвал отца Акилле Гальярди и попросил его проэкзаменовать Алоизия относительно его призвания в его присутствии. Гальярди выполнил это поручение с усердием, которое вполне удовлетворило дона Ферранте: он устроил Алоизию настоящий обстрел из каверзных вопросов. Алоизий же давал на них такие ясные, прямые и убедительные ответы, что ученый иезуит только диву давался. Он воскликнул, почти вскричал: «Синьор дон Луиджи, вы правы. Я удовлетворен».

Дон Ферранте начинает сдаваться

Дон Ферранте попросил Алоизия покинуть комнату и сказал иезуиту, что он удовлетворен тоже. Потом он принялся рассказывать о жизни Алоизия с самого детства и в заключение сказал: «Да, я хочу позволить ему стать иезуитом».

Несколько дней спустя он вернулся в Кастильоне, чтобы подготовиться к передаче феодальных прав Родольфо. Лето 1585 году подходило к концу.

И все же он сказал «да» умом, но еще не сердцем. Победа в этом состязании не была еще одержана. Когда Алоизий вернулся в Кастильоне, последовали несколько дней напряженного молчания, после чего Алоизий решил поднять волновавший его вопрос: «Господин мой и отец мой, вы обещали мне, что по возвращении в Кастильоне и получении декрета из Праги я смогу совершить отречение. Думаю, время пришло».

Маркиз посмотрел на него и сказал, что, как ему кажется, он никогда не давал и не намеревался дать требуемое разрешение, пока призвание сына не созреет и пока Алоизий не достигнет такого возраста, когда будет способен ему следовать, скажем лет двадцати пяти. Он резко прибавил: «Хочешь ехать, езжай, но помни: я никогда не дам на то своего согласия и перестану считать тебя своим сыном».

На сей раз Алоизий не смолчал. Со слезами в голосе он стал заклинать отца не причинять ему столь мучительного вреда. Маркиз оставался тверд. Алоизий предложил компромисс: пусть каждый пойдет на небольшую уступку. Он отсрочит исполнение своих замыслов года на два – на три, но с двумя условиями: во-первых, это время он проведет в Риме; во-вторых, отец должен «прямо сейчас» дать свое согласие на то, что по прошествии этого времени сын вступит в Общество.

Дон Ферранте колебался, но наконец все же уступил. Его сын может проживать в Римской коллегии в отдельных комнатах со свитой слуг, отвечающей его положению, расходы же полностью возьмет на себя маркиз. Однако это было против норм Института, и никакие связи дона Ферранте в самых высоких кругах не помогли. Алоизий искал помощи на небесах путем молитвы и покаяния.

Последний удар

Однажды, почувствовав к тому сильное побуждение, он пошел к отцу, который был прикован к постели, и со всей горячностью, на какую был только способен, сказал: «Отец мой и господин мой, я полностью отдаю себя в ваши руки, поступайте со мной так, как вам будет угодно. Однако заявляю вам, что Господь зовет меня в Общество Иисуса, и противясь этому призванию, вы противитесь воле Божией».

Он покинул комнату, не дожидаясь ответа.

Это положило конец кризису. Маркиз был настолько поражен, что не сказал ни слова. Он отвернулся к стене, и из глаз его полились потоки слез. Рыдания его сопровождались такими горестными возгласами, что их слышал весь дом. Некоторое время спустя он позвал Алоизия и сказал ему: «Сын мой, ты поразил меня в самое сердце, ибо я люблю тебя. На тебя была вся моя надежда и вся надежда семьи. Но раз, как ты говоришь, тебя призывает Господь, я не хочу тебя останавливать. Ступай, сын мой, куда пожелаешь. Вот тебе мое благословение».

Он снова разразился слезами и не мог их унять.

Наконец победа была одержана.

В Рим

Формальный акт отречения от титула маркиза состоялся в Мантуе 2 ноября 1585 года в присутствие всех членов семьи Гонзага, имевших право наследования в случае отсутствия прямого наследника. Пока нотариус зачитывал длинный документ, дон Ферранте не скрываясь плакал. Алоизий же рядом с ним являл собою живую картину счастья.

Едва акт был подписан, Алоизий удалился в свою комнату, в то время как гости толпились вокруг, ожидая традиционного званого обеда. Он уже обзавелся иезуитской сутаной, в которую и облачился, а потом занял свое место за столом. То был театральный, но очень удачный жест, который мигом  пресек все ухмылки и язвительные замечания некоторых его кузенов: «бунтарь» ответил на их сарказм спокойно, но твердо. Сам дон Ферранте вздохнул с облегчением; светлая радость сына успокоила его и рассеяла угнетавшие его сомнения: он понял то, что было укрыто от него годами.

На следующий день, 3 ноября, Алоизий распрощался с герцогами Мантуи и вечером, преклонив колени, испросил благословения у отца и матери. Дон Ферранте и донна Марта снова заплакали, сын же не пролил ни единой слезинки. На следующее утро он отправился в Рим вместе со своим братом Родольфо, который будет сопровождать его до реки По, и со свитой, подобранной маркизом для сопровождения его в Рим. Братья расстались на северном берегу реки. На лодке один из сопровождающих сказал Алоизию: «Дон Родольфо, должно быть, очень рад, что унаследовал ваше положение». – «Не может быть, чтобы он так радовался наследству, как я радуюсь отречению от него».

По пути в Рим он не смог избежать остановок при феррарском, болонском и флорентийском дворах, что превратило его путешествие в триумфальное шествие победителя, собирающего трофеи.

В Риме

Он достиг Рима 19 или 20 числа и, остановившись в доме кардинала Шипионе Гонзаги на короткий отдых, направился в Джезу, дабы увидеться с отцом генералом, Клаудио Аквавивой. Он вручил ему письмо от отца, датированное 3 ноября 1585 года, в котором говорилось: «Вверяя Вам своего сына, я отдаю Вам в руки то, что ценю превыше всего в этом мире, и того, на кого возлагал все свои надежды относительно ведения дел в моем доме».

То были его последние слезы.

И вновь Алоизий не смог избежать посещения кардиналов, приближенных к Гонзагам: Фарнезе, Алессандрино, д’Эсте и Медичи,  ‑ и каждый встречал его как героя. Он также предстал перед Папой Сикстом V, дабы получить его благословение. Сикст проделал долгий путь от францисканской бедности, которую исповедовал в юности, до великолепия, которым был окружен папский престол; Алоизий же только что, после нелегкой битвы, отрекся от прав, доставшихся ему по рождению.

Два дня спустя, 25 ноября, Алоизий распрощался со своей свитой, и его отвели в его комнату в новициате Сант-Андреа аль Квиринале.

Достигнув гавани, он изменил свою линию поведения: до сих пор он отвергал все нормы и обычаи окружающих; теперь же он был одержим желанием полностью уподобиться своему новому окружению. Список привезенных им с собой предметов одежды хранится в архивах. Он отказался от всего своего гардероба, чтобы быть как все.

Он молился с таким рвением, что после молитвы не мог понять, где находится, и не узнавал ни места, ни дороги. Молитва давалась ему так легко, что ни одна посторонняя мысль не отвлекала его.

Из двух лет новициата два месяца он провел в Джезу, выполняя работу по дому, и три в Неаполе, изучая метафизику. 25 ноября 1587 года он принес первые обеты в присутствии ректора Римской коллегии, отца Винченцо Бруно.

Он, как мог, старался быть незаметным, но две сотни его товарищей не теряли его из виду и наблюдали за каждым его шагом.

Послание мира

Неожиданно он вынужден был прервать обучение, чтобы отправиться с миссией мира в собственный родной дом. В феврале 1589 года скончался его отец, и Родольфо унаследовал от него титул маркиза. Но затем, в 1589 году, умер брат дона Ферранте Орацио, маркиз Сольферино, у которого детей не было. Его лен должен был перейти к Родольфо как к его законному наследнику, однако он составил завещание в пользу другого своего племянника, Винченцо, троюродного брата Гонзаг из Кастильоне. Родольфо оспорил законность этого акта и пошел походом на замок, дабы овладеть им силой. 12 сентября 1589 года Алоизий отправился в путь в Кастильоне, дабы примирить соперников.

Он добился своей цели и, находясь в Кастильоне, был окружен любовью тех, кто мог бы стать его подданными. На время переговоров он остановился в иезуитской коллегии в Милане и занимал крошечную комнатку под лестницей, которая громко скрипела при каждом шаге. В Милане он получил первое предвестие того, что ему остается совсем немного времени.

Казалось бы, он мог продолжить свое обучение и в Милане, однако ректор Римской коллегии хотел видеть его в своей общине, дабы юные студенты имели перед глазами такой пример. Он обратился к генералу, и генерал приказал Алоизию вернуться. Алоизий был счастлив: «Если у нас и есть на земле отечество, то я не признаю никакое другое, кроме Рима, ибо здесь я был рожден во Христе Иисусе».

В Римской коллегии он также отыскал себе комнату по вкусу: над лестницей, такую же неудобную и шумную, как и в Милане, где не было никакого окна, кроме светового люка в крыше.

Чума

В конце 1590 – начале 1591 года вспыхнула и распространилась страшная эпидемия чумы. Больницы вскоре переполнились, и пришлось прибегнуть к импровизированным решениям. Однажды отец Аквавива набрел на двух чумных, лежавших на улице невдалеке от дома обетников. Он велел принести их в дом и сам за ними ухаживал. Эта история повторилась, и в конце концов рядом с курией генерала была организована небольшая больница. За больными ухаживали отцы, и число их вскоре достигло пятидесяти шести. Это чрезвычайное положение привело в движение студентов Римской коллегии; отец Микеле Руджьери, товарищ Маттео Риччи, только что вернулся из Китая и был готов рассказать много интересного, но вниманием студентов безраздельно владели больные.

Алоизий Гонзага полностью посвятил себя служению больным и брал на себя самые неприятные случаи. Он посещал все больницы – Сан-Джакомо, Сан-Систо, La Consolazione – и написал своей матери и брату Родольфо письмо с просьбой о помощи. Количество умерших в феврале достигло шестидесяти тысяч: огромное число для населения, не превышавшего 130 тысяч человек.

Алоизия прикрепили к больнице La Consolazione. Однажды он помогал пациенту, из которого буквально сочился гной. Он положил его к себе на плечи, отнес в больницу и оказал ему первую помощь. Когда он вернулся в Римскую коллегию, то почувствовал, что болен, и был вынужден отправиться в постель. У него опасно поднялась температура. У него было предчувствие, что болезнь его смертельна, и он с надеждой и радостью отдался ожиданию жизни вечной.

«Отец, не чрезмерны ли эти мои желания?» ‑ вопрошал он своего духовника Роберто Беллармино. «Нет, сын мой, желание пребывать с Богом никогда не может быть чрезмерным, если только мы покорны Его воле», ‑ отвечал ему будущий кардинал и учитель Церкви.

Быть со Христом

На седьмой день болезни он исповедался, принял святое Напутствие и приготовился к смерти. Затем температура упала, и после первого сильного приступа болезни у него начался медленный туберкулезный жар, которому этой весной предстояло унести его жизнь. Он писал матери: «Месяц тому назад я уже готовился принять от Господа Бога нашего величайший дар, какой только можно обрести. Однако ему было угодно отсрочить дар сей и даровать мне медленный жар, который не прошел и теперь. А потому дни мои проходят в радости и надежде на то, что через несколько месяцев я буду призван из страны мертвых в страну живых, от видений вещей земных и мимолетных к созерцанию Бога, Который есть всякое благо».

Он чаще, чем когда-либо, говорил с отцом Беллармино. После одной из таких бесед он пережил нечто вроде экстаза, во время которого узнал, что умрет через восемь дней.

Так и случилось. Но он смог еще продиктовать письмо к матери. В его маленькой комнатке толпились посетители, и все уходили с чувством, что в его последние дни происходит нечто необычное. Вынужденный от слабости почти все время молчать, он пребывал в глубоком сосредоточении и крепко держал в руке распятие. Время от времени губы его шевелились, и он повторял: «Хочу раствориться и быть со Христом».

Этот миг наступил после полуночи в ночь с 20 на 21 июня 1591 года.

* В тексте имеется несоответствие. Вместо семерых детей перечисляются только шестеро. Переводчику не удалось установить, каков был в действительности состав семьи Алоизия Гонзаги. Возможно, Винченцо и Кристьерно – имена разных людей. Прим. пер.