23 ноября Церковь вспоминает блаженного Мигеля Августина Про Хуареса (Miguel Augustín Pro Juárez, 1891-1927), мексиканского иезуита, священника и мученика.

Про родился в Гуадалупе-де-Сакатекас, Мексика, в семье горного инженера. Он получил большую часть своего раннего образования от наставников, поэтому, когда он вступил в Общество Иисуса, он еще не закончил свое среднее образование, и ему было трудно учиться. Недостаток академической подготовки он компенсировал посвящением молитве и поисками святости.

Спустя год после того, как в 1909 году двадцатилетний Мигель Августин Про присоединился к иезуитам в качестве послушника, в Мексике вспыхнула революция, и к 1914 году иезуиты были вынуждены бежать. В Техасе, Калифорнии, Никарагуа, Испании и, наконец, в Бельгии Мигель получил семинарийное образование и был рукоположен в 1925 году.

В 1926 году иезуиты отправили падре Про в Мехико, надеясь, что возвращение домой поможет священнику избавиться от хронической болезни желудка. Всего через двадцать три дня после прибытия иезуита на родину президент Кальес запретил все публичные богослужения. Но поскольку Про не был известен как священник, он мог тайно, иногда переодетым, служить Мессу, причащать, выслушивать исповеди и соборовать больных. Он также делал все возможное, чтобы облегчить материальные страдания бедняков. В письме он дал такой наполненный верой отчет:

Мы трудимся как рабы. Иисус помоги мне! Мне некогда передохнуть, я по уши занят делом прокормления тех, у кого ничего нет. А их много — тех, у кого ничего нет. Уверяю вас, что я волчком кручусь туда-сюда с таким везением, какое является исключительной привилегией мелких воришек. Меня даже не смущают такие сообщения, как: «Семья X сообщает, что она состоит из двенадцати членов, и их кладовая пуста. Они ходят в рванье, трое слегли с болезнью, и у них даже воды нет». Как правило, мой кошелек так же пуст, как и душа Кальеса, но не стоит беспокоиться, поскольку Небесный Правитель щедр. […] Я так осязаемо вижу руку Божию во всем, что почти… почти боюсь, что мне удастся живым выйти из этих приключений. Это будет фиаско для такого как я, которому не терпится попасть на небеса и начать играть арпеджио на гитаре с моим ангелом-хранителем.

В ноябре 1927 года на генерала Обрегона было совершено покушение из автомобиля, ранее принадлежавшего одному из двух братьев Мигеля. Все три брата были схвачены и приговорены к смертной казни. Младший был помилован, но падре Про и его брат Умберто были расстреляны. Кальес пригласил журналистов и фотографов, ожидая, что братья Про умрут трусливо. Но Мигель отказался от повязки на глаза и приветствовал пули, раскинув руки в форме креста, выкрикивая: «Да здравствует Христос Царь!» Хотя Кальес запретил любые публичные демонстрации, тысячи мексиканцев, несмотря ни на что, выстроились вдоль улиц, отдавая дань уважения мученику, которого процессией несли к могиле.

Однажды, гуляя с Консепсьон, своей любимой сестрой, Мигель заметил в окне особенно безвкусную статую Богородицы. Она сказала, что она «отвратительна». Чтобы подразнить ее, он подбежал к двери хозяина и постучал. «Здравствуйте, — сказал он, — моей сестре понравилась ваша прекрасная статуя. Не продадите ли вы ее?» — «Извините», — прозвучало в ответ. «Эта мадонна — семейное сокровище».

Находчивый и веселый Мигель всю жизнь устраивал подобные розыгрыши. И кажется, он продолжил это делать даже после своей смерти. Президент Кальес думал, что публичная казнь Мигеля Про деморализует католиков, но это имело противоположный эффект. Мигель даже пообещал, что будет шутить на небесах. «Если я встречу там каких-нибудь святых с мрачным лицом, — сказал он, — я развеселю их мексиканским танцем со шляпой!»

25 сентября 1988 года Папа Иоанн Павел II причислил Мигеля Августина Про к лику блаженных.

***

Глава из книги И. Эчаниса «Страсти и слава. История Общества Иисуса в лицах»

МУЧЕНИК ХРИСТА-ЦАРЯ: МИГЕЛЬ АВГУСТИН ПРО ХУАРЕС (1891-1927)

Место действия

Религиозные гонения в Мексике в первой четверти 20 века были не менее яростными, чем в Риме в первые века христианства, и мексиканские католики проявляли не меньше героизма, чем христиане в катакомбах и Колизее.

В Конституции 1857 года, составленной Бенито Хуаресом, уже содержались антиклерикальные статьи. Самое худшее началось в 1914 году, когда Венустиано Карранса захватил власть, и его войска вступили в Мехико (это произошло 20 августа), неся знамена с надписями: «Духовенство – это мракобесие; свобода – это свет». Солдаты штурмовали церкви, доставали кивории из дарохранительниц и бросали гостии на пол, устраивали танцы, изрешечивали дарохранительницы и распятия пулями, а однажды забрали дароносицу во время выставления Святых Даров.

Карранса внес изменения в Конституцию 1857 года и обнародовал новую, 1917 года, которая поощряла земельную реформу и ограничивала права Церкви. Эта Конституция оказалась скорее заявлением о намерениях, чем программой реальных дел, и так и не вступила в действие, но служила основанием для гонителей католиков.

Поскольку Карранса своих обещаний не выполнил, он был свергнут в ходе государственного переворота, возглавленного генералом Обрегоном, который был официально избран президентом 1 декабря 1920 года. Но он был настоящим диктатором: правил силой и сам избрал своего преемника. Выборы были простой формальностьью.

Плутарко Элиас Кальес, бывший школьный учитель, избранный президентом 6 июля 1924 года, решил полностью провести в жизнь Конституцию 1917 года. Католические школы закрылись, и тысячи детей остались на улицах; священникам не давали служить; архиепископа Мексики судили, обвинив в измене родине; солдаты пародировали религиозные шествия, наряжаясь в монашеские одеяния, непристойно ругаясь и богохульствуя.

Пий XI письменно обратился к мексиканским католикам, призывая их объединить усилия в борьбе с гонениями; мексиканские епископы просили об изменениях в Конституции. Кальес ответил на это новым законом, утверждающим светское образование, упраздняющим монашеские ордены, запрещающим критику законов, властей и вообще правительства, требующим, чтобы все богослужения совершались внутри церкви и под наблюдением властей, и объявляющим все принадлежащие Церкви здания собственностью государства.

Этот закон вступил в силу 31 июля 1926 года. Шестью днями ранее восемь архиепископов и двадцать девять епископов страны издали распоряжение, согласно которому «вследствие невозможности служения в условиях, созданных правительством, начиная с 31 июля все публичные богослужения, требующие присутствия священника, будут прекращены. Церкви останутся открытыми, дабы верующие могли там по-прежнему молиться, но священники, отвечающие за эти церкви, из них удалятся».

Именно в этот момент на сцену выходит наш герой.

Герой

В Мигеле Агустине Про, казалось, сочетались два человека: один шутливый и радостный, другой преданный молитве и самопожертвованию, оба одинаково яркие. Во время ежегодных восьмидневных духовных упражнений болтун и остряк Про становился настоящим картезианцем. Озорник Про, который оживлял своими шутками любую беседу, проводил в часовне, наверно, больше времени, чем кто-либо другой.

Его отец дон Мигель работал инженером в шахтах Гваделупы в восьми километрах от горного города Сакатекаса в самом центре страны. Мигель Агустин был старшим сыном в семье, наверно, более склонным к озорству, чем остальные. Его родители прилагали немало усилий, чтобы держать его проказы под контролем. С пятнадцатилетнего возраста он более пяти лет помогал отцу в конторской работе. Но как только выдавалась свободная минутка, он спускался в штольни поговорить с горняками. Так он обогатил свой словарный запас словами, которые в будущем пригодятся ему в служении. Он также научился играть на гитаре и мандолине и петь множество народных песен. Это искусство, а также талант рассказчика и мима делали его незаменимым человеком на всех семейных встречах и тогда и потом.

10 августа 1911 года, когда ему было двадцать лет, он поступил в иезуитский новициат в Эль-Льяно. Когда он вошел в одну церковь, его потрясли слова священника: «Иисус Христос претерпел все это для нас. А что мы для Него делаем?»

В том месяце, когда он должен был принести обеты, в ночь с 4 на 5 августа 1913 года, перед новициатом расположились лагерем 22 солдата армии Каррансы. Мигель принес обеты пятнадцатого. Роспуск общины стал неизбежен. Иезуиты начали уходить пятнадцатого, по три-четыре человека, пешком, по бездорожью. 9 октября, после множества злоключений, четырнадцать изгнанников добрались до Лос-Гатоса (Калифорния), где находился знаменитый иезуитский дом формации.

Не имея возможности учиться на родине, брат Про получал все свое образование за границей: риторику и философию он осваивал в Гранаде (Испания), практику преподавания проходил в Никарагуа; богословие изучал в Саррии, Барселоне и Энгиене (Бельгия). Всюду он запоминался как человек веселый и остроумный, способный без устали развлекать друзей, в то время как в душе он страдал. Он страдал потому, что на родине его семья подвергалась гонениям и была доведена почти до нищеты. Если внешне он казался веселее обычного, это значило, что он получил огорчительные вести из дома: такова была его реакция. У него почти всегда болел желудок, и случалось, что боль вынуждала его покинуть отдыхающих товарищей, когда те все еще сотрясались от смеха. Его оперировали трижды. Третья операция была в Брюсселе, и пока он был еще в больнице, он узнал о смерти матери. «Не знаю, был ли я спокоен или потрясен, – признался он товарищу. – Я не плакал. Но вечером, когда я остался один, я схватил распятие и рыдал без остановки». Таков был внутренний Про.

Действие

Про был удивлен тем, как легко ему далось возвращение в Мексику, когда в начале июля 1926 года он вернулся в родную страну, в то время как «правительство, будучи таким, какое оно есть, выбрасывало священников и монахов с ее территории; даже здравоохранительные власти не возражали; никто и не взглянул на мой паспорт и не проверил на таможне мой багаж».

Восьмого числа в два часа дня он ел свое любимое блюдо, которого вот уже двенадцать лет не пробовал. Он смог обнять отца, свою сестру Ану-Марию и младшего брата Роберто: другой его брат, Умберто, был в тюрьме.

То были последние дни публичных богослужений в храмах. «Я начал свое позднее, прерванное, служение, еще не вполне придя в себя с дороги. Мою исповедальню осаждали, словно в Святой год; дважды меня уносили без чувств. Одновременно начались беседы, проповеди и хвалебная речь в честь отца нашего св. Игнатия».

Этот день св. Игнатия, 31 июля 1926 года, стал днем его последней публичной мессы. Дарохранительницы были пусты, их лампадки потушены, колокола молчали. Крик его сердца вылился в стихи: «Господи, вернись в ковчег!»

Но он не искал выхода в поэзии, а мексиканский народ не сломили репрессивные меры правительства. В тот же день он объявил всеобщий бойкот, который нанес правительству удар по самому больному месту: финансам. Кальес ответил на это закрытием 129 католических школ, 50 церквей и ряда благотворительных центров. Католики не испугались: они наводнили страну листовками: «Продолжайте бойкот!» Карманы Про были полны такими листовками. Его арестовали, а он все болтал с шофером, везшим его в полицейский участок, и разбрасывал по пути листовки.

Прямых священнических обязанностей у него было множество: он исповедывал, подпольно отправлял богослужения, причащал по 200–300 человек в день, ночью принимал Никодимов, желавших посоветоваться с ним или уладить свои дела с Богом, проводил духовные упражнения для учителей и рабочих (тогда-то ему и вспомнился язык, который он выучил в шахтах, будучи подростком).

Лига защиты свободы совести избрала его главным лектором, и он проводил учебные курсы для лекторов. Специальная комиссия должна была распределять их по всему Мехико, а другие люди искали зал и слушателей. Была куплена радиостанция, и часть бесед успели передать по радио, прежде чем ее удалось локализовать.

Он занимался и благотворительной работой. При помощи небольшой команды преданных добровольцев он помог 39 нуждающимся семьям, а потом их число возросло до 46, 70 и наконец 100. Он сам таскал по улицам Мехико мешки с мукой или под хохот окружающих влезал в автобус, держа в охапке полдюжины кур.

Выслежен и схвачен

Тот, кто водился с пьяницами, словно ровня, кому подмигивали продавцы и кого мальчишки и бродяги считали своим сердечным другом, стал главной мишенью ищеек президента Кальеса. В октябре 1926 года вышел ордер на его арест, и несколько раз ему чудом удавалось спастись.

Однажды утром полицейские пришли как раз тогда, когда он раздавал причастие на одной из своих «евхаристических станций». «Сохраняйте спокойствие», – сказал он пастве. Он велел убрать все, что могло выдать религиозный характер их собрания, надел свою грязную шапку, вынул сигарету, закурил и принялся ждать незваных гостей. «Здесь публичное богослужение». – «Вовсе нет». – «Я видел, как сюда вошел священник». – «Спорим на стакан виски, что здесь священника нет». – «У нас приказ обыскать дом. Следуйте за нами». – «Ходите по дому сколько угодно, и если найдете “публичное богослужение”, скажите мне, я тоже схожу на мессу».

Разумеется, священника нигде не нашли.

В другой раз в конце 1926 года двое полицейских преследовали и едва не настигли его. Повернув за угол, он увидел знакомую молодую женщину. Одного взгляда было достаточно, чтобы она поняла его положение, и они принялись прогуливаться по улице, словно любовники. Полицейский повернули за угол, но отца Про нигде не было, только счастливая влюбленная пара, коротающая время.

Про страстно стремился к мученичеству. В воскресенье 21 сентября 1927 года, он служил мессу в обители и попросил сестер молить Господа, чтобы Он принял его в качестве жертвы за Кальеса, священников и благо Мексики; он совершит в этой интенции мессу. Всю мессу он плакал, а в конце сказал: «Не знаю, может, это только мое воображение, но я ясно чувствую, что Господь наш принял мою жертву».

Подходящий случай представился в результате очень важного события, неудавшегося заговора против генерала Обрегона в два часа пополудни в воскресенье, 13 ноября, безрассудного поступка четверых католиков, который привел власти в ярость. Трое заговорщиков были арестованы, четвертого разыскивали, и было сочтено удобным обвинить братьев Про.

Кольцо смыкалось и наконец сомкнулось в четыре часа ночи 18 ноября.

Жертвоприношение

Мигель Агустин вместе с братьями Роберто и Умберто жил в доме госпожи Вальдес, затесавшемся в глубине двора. Все трое жили в одной комнате. Когда солдаты принялись ломать дверь, хозяйка крикнула: «Полиция!» – «Минуточку, – сказал отец Про. – Я оденусь». Дверь в его комнату распахнулась, и вошли полицейские, целясь в него из пистолетов. «Не двигаться!» – «Но кто вы?» – «Альваро Басаил, инспектор полиции. Вы братья Про?» – «Да». – «Вы арестованы». – «Мальчики, нас схватили. Давайте же пожертвуем жизнью ради мира в Мексике и все втроем попросим Бога принять эту жертву», – сказал Мигель Агустин.

К тому времени четвертый заговорщик сдался и заявил, что братья Про не принимали участия в заговоре. Сам Обрегон был убежден в их невиновности, однако вечером 22 числа он встретился с президентом Кальесом и потребовал немедленной казни задержанных. Кальес согласился и отдал приказ казнить арестантов.

Камера отца Про и Роберто, сырая, зловонная темница, выходила в главное помещение, куда бросили остальных узников. Отец Про был бодр, как обычно. В воскресенье, 20, он устроил небольшое богослужение с молитвами, чтениями и гимнами.

В полдень 22 несколько журналистов пришли взять у них интервью. Отец Про сказал только одно: «Я категорически отрицаю свое участие в заговоре».

Это заявление было опубликовано в тот же день в газете «Excelsior». Официальная версия, однако, осталась прежней: «Поскольку задержанные признали свою прямую ответственность за покушение на жизнь генерала Обрегона и виновность их установлена, было решено их незамедлительно казнить».

Ночью 22 числа отца Про и Роберто сфотографировали. С восьми утра в полицейском участке и вокруг него царила сумятица. Фотографы и журналисты все прибывали, а соседние улицы заполнялись толпой зевак.

Около 10.20 в камеру спустился полицейский и объявил: «Мигель Агустин Про!».

Отец вышел без куртки, но полицейский велел ему надеть куртку и следовать за ним. По дороге один из полицейских, участвовавших в аресте Про, приблизился к нему и стал молить его о прощении. «Я не просто прощаю, но благодарю тебя».

Сад полицейского участка был буквально оккупирован военными, и только в середине осталось небольшое пространство для четырех команд, осуществлявших расстрел. Отец Про шел вперед, опустив глаза, сомкнув руки. Он ступал очень спокойно. Он остановился, где было приказано, лицом к военным, попросил разрешения помолиться, преклонил колени, медленно осенил себя крестным знаменьем, поцеловал распятие, которое держал в руке, и несколько секунд помолился. Он снова встал, не дал завязать себе глаза, обернулся к членам правительства и к своим палачам и сказал: «Бог да смилуется над вами; да благословит вас Бог».

В одной руке он держал распятие, в другой розарий; он развел руки в стороны, словно на кресте, и сказал, вторя предсмертным словам Иисуса: «Прощаю врагов своих от всего сердца». Затем он повторил слова, которые произносили перед смертью мексиканские мученики: «Viva Cristo Rey!»

Солдаты прицелились, прогремел залп, и отец Про упал, по-прежнему с простертыми руками. Сержант охраны подошел к нему и сделал контрольный выстрел. Было всего 10.36 утра 23 ноября 1923 года.

Умберто казнили пять минут спустя. Роберто пощадили благодаря раздавшемуся в последнюю минуту телефонному звонку. Его сестра Ана Мария требовала, чтобы ей выдали тела, но вынуждена была ждать конца вскрытия. Лицо Мигеля Агустина обезображено не было; лицо Умберто казалось другим. Ана Мария горько плакала, стоя на коленях возле тел, когда услышала голос отца: «Где мои сыновья. Я хочу их увидеть».

Гробы открыли, и, без единого слова, без единой слезы, он поцеловал в лоб сначала своего сына-иезуита, а потом Умберто. Ана Мария бросилась к нему в объятия и принялась безудержно рыдать; твердо, но нежно он отстранил ее: «Дочь моя, мы не должны плакать».

С двумя телами они отправились домой. Последовала спонтанная народная канонизация.