Св. Франциск (Francisco Javier) познакомился в Париже со св. Игнатием Лойолой, основателем Общества Иисуса, и под его влиянием стал одним из его соработников в новом монашеском ордене. Был послан миссионером в Индию, где обратил несметное число язычников. Затем начал евангелизацию Японии. Хотел поехать в Китай, но Бог призвал его в вечность 3 декабря 1552 г. Почитается покровителем католических миссий.

Как известно, история Общества Иисуса началась сентябрьским днем 1529 года, когда в комнате студентов парижской Коллегии св. Варвары Франциска Ксаверия и Петра Фабера поселился новый сосед – Иньиго де Лойола.

Семьи Иньиго и Ксаверия принадлежали к двум противостоящим дворянским лагерям: Лойолы были верными вассалами королей Кастилии, а Ксаверии преданно защищали королевский двор Наварры.

Игнатию пришлось вести долгую борьбу за Ксаверия. К родовой вражде добавлялись тщеславие и стремление Франциска сделать церковную карьеру. Точно неизвестно, как Игнатию удалось вдохновить его своими идеалами, но впоследствии Франциск Ксаверий стал одним из самых преданных последователей св.Игнатия.

Франциск Ксаверий был глубоким мистиком, однако всегда оставался человеком действия, смелым и не боящимся трудностей. В то же время, он был смиренным и послушным, готовым в любое время прервать свой путь и вернуться по первому зову своего настоятеля.

Франциск Ксаверий был строгим руководителем (когда того требовали обстоятельства), но в то же время имел мягкое и доброе сердце.

После Ксаверия остались его многочисленные письма и несколько наставлений, которые дают представление о принципах его миссионерской духовности: «Прежде и превыше всего, наблюдайте за собой; смиряйте себя духовно, насколько это в ваших силах», «будьте в ладу с Богом, со своей душой и совестью — тогда вы сможете оказать великую помощь ближнему».

В этом человеке сочетались смирение, любовь к людям и великое стремление во всем исполнять волю Божью. В своем последнем письме к отцу Игнатию, Ксаверий написал: «Я молю Бога, беря себе в заступники Вашу Милость и все Общество, равно, как и всю Воинствующую Церковь, затем, на Небе, прежде всего всех блаженных, которые в этой жизни состояли в Обществе, и всю Церковь торжествующую, чтобы Господь наш за все их заслуги даровал мне милость постигать Его святейшую волю, а с нею милость хорошо и совершенно исполнять ее».

Св.Франциск Ксаверий, молись о нас!

***

Из книги Игнасио Эчаниса «Страсти и слава. История Общества Иисуса в лицах» (Том I) :

Соперники

Ксаверий (из Etxaberri-Exabierre-Xabier) был младшим из пяти детей Хуана де Хассу и Марии де Аспилькуэты. Отец его был доктором Болонского университета и председателем Королевского совета, мать – потомком Мартина де Аспилькуэты, старшего камергера при дворе короля Наварры. Игнатий тоже был младшим из тринадцати детей. Ксаверий лишился отца в девятилетнем возрасте и рос в покровительственной тени своей матери. Иньиго потерял отца в шестнадцать лет, а мать немногим ранее. Ксаверий видел в своей семье только положительный пример. Этого нельзя сказать об Иньиго: у его отца было несколько внебрачных детей, да и братья его не отличались примерным поведением. Хотя этот факт нигде явно не засвидетельствован, нет причин сомневаться, что родным языком Иньиго был баскский. Ксаверий более свободно зачастую обращался к баскскому как к своему родному языку. Из соперничающих кланов того времени Лойолы выступали в союзе с Oñacinos против Gamboinos. Ксаверии же примыкали к Agramonteses, противостоявшим Beamonteses: первые верно стояли за Наварру, вторые легче шли на компромисс с Кастилией.

Ксаверий начал свое образование, не покидая стен замка. Его обучала мать (от которой он, кажется, и унаследовал обычай добавлять три вертикальных и горизонтальных черточки перед своим именем и после него). Позже он обучался у священников своего прихода. Иньиго же в пятнадцать лет отправился в Аревало, чтобы получать образование в доме дона Хуана Веласкеса де Куэльяра, старшего казначея при дворе кастильских королей. Время от времени он приезжал домой, но не всегда с благой целью. Так, в масленицу 1515 года вместе со своим братом Педро (недостойным приходским священником Аспейтии) он совершал поступки, которые позднее, на суде, были названы «крупными преступлениями, вероломно совершенными под покровом ночи». Однако, поскольку он принял духовный сан (не имея ни малейшего намерения связать свою жизнь с Церковью), он смог избежать гражданского правосудья, обратившись в церковный суд. Ксаверий также принял духовный сан, но из более благородных побуждений. Он хотел стать каноником Памплонского собора.

Семьи-соперники

Семьи Иньиго и Ксаверия принадлежали к двум противостоящим лагерям. В то время как Лойолы были верными вассалами королей Кастилии, Ксаверии были преданными защитниками королевского двора Наварры. В 1512 году Мартин Гарсия де Оньяс, наследник дома Лойола, участвовал в битве в Велате за присоединение Наварры к королевству Кастилии. В 1447 году король Кастилии Энрике IV приказал разрушить замок Лойола и отправить Хуана Переса, деда Иньиго, в ссылку в наказание за его проступки против гипускоанских городов. Замок Ксаверия также был разрушен в 1516 году, но это произошло потому, что сеньоры Ксаверии приняли участие в восстании против Кастилии после смерти Фердинанда Католика. Король Кастилии сократил срок изгнания Хуана Переса и разрешил частичное восстановление замка. Но Ксавериям повезло меньше. Их имение было разрушено вместе с замком, и скромная компенсация, полученная ими, была, скорее, мертвой буквой.

Новое столкновение, на этот раз прямое, между Ксавериями и Лойолами, а точнее, между Ксавериями и самим Иньиго, возникло тогда, когда после смерти кардинала Сиснероса Наварра вновь восстала против Кастилии. Над Памплоной нависла опасность. 19 мая 1521 года сильные отряды французских солдат совместно с войсками короля Генриха атаковали город. Среди атакующих был один из братьев Франциска Ксаверия и несколько его кузенов. Они вошли в город и на следующий день осадили крепость. Ее защищала маленькая горстка людей, в том числе и братья-Лойолы: Мартин, который теперь был главой семейства, и Иньиго, который оказался самым решительным. В него угодило пушечное ядро, раздробив ему левую ногу. Они сдались.

Однако враг торжествовал недолго. Едва с тех пор миновал месяц, как франко-наваррские войска потеряли в битве при Ноайне все то, что завоевали в Памплоне, и месть их противников была беспощадна. Испанский гарнизон несколько месяцев подряд простоял в том, что было некогда замком Ксавериев.

Франциск Ксаверий, девятнадцатилетний и исполненный мечтаний, прибыл на учебу в Париж на несколько лет раньше Игнатия. Борьба за Наварру была безнадежно проиграна, но Ксаверии не утратили своей чести. Они приняли условия, великодушно предложенные им 29 апреля 1524 года императором Карлом V, который особо упомянул имена двух братьев Франциска: Мигеля и Хуана. Им были возвращены титулы и владения; они вернулись в свой замок и стали наводить порядок в своем разрушающемся имении. Как только порядок был восстановлен, Франсциск, теперь совершеннолетний, смог покинуть замок, дабы продолжить блестящую карьеру, столь же блестящую, как у его отца, доктора Болонского университета. На исходе лета 1525 года он распрощался с матерью и братьями и сел на коня, чтобы через Пиренеи отправиться в Париж.

Теперь ему пришлось иметь дело с человеком, который был противником его семьи на военном и политическом поприще. Когда гипускоанец и наваррец сошлись лицом к лицу, что думали они обо всем этом? Старались ли избегать этой темы в своих разговорах? Была ли во Францске какая-то холодность, какие-то признаки неприятия?

В самом деле, была ли тому причиной подозрительность, вызванная этими обстоятельствами, или планы на будущее, но Франциск сдавался нелегко. Здесь он оказал столь же упорное сопротивление, какое некогда оказали его братья солдатам Кастилии.

Покорение Ксаверия

Покорить Ксаверия оказалось не так-то просто. Ведь он не был легкой добычей, подобно Фаберу. Соперничество между семьями вовсе не предрасполагало его к следованию за гипускоанцем. Кроме того, у него тоже были свои планы на будущее. На тот момент он принял предложение преподавать философию в соседней коллегии Бове. Это давало ему все привилегии члена факультета свободных искусств. В дальнейшем он хотел получить приход в Памплонском диоцезе, тем самым открыв себе доступ к более высоким церковным званиям. Поскольку в основном приходы были предназначены только для представителей дворянства, он постарался увеличить свои шансы, начав процесс утверждения своего дворянского титула Королевским советом и Верховным судом Наварры.

Но его новая работа и сам его дворянский титул вынуждали его идти на расходы, значительно превышавшие те скромные средства, которые он довольно редко получал из Наварры. С этими затруднениями помогал ему справляться Иньиго. Путешествие во Фландрию, предпринятое Иньиго в 1529 году, оказалось плодотворным. Поэтому во время осенних каникул 1530 года он вновь отправился туда, а в 1531 году побывал даже в Лондоне. Из этих путешествий он возвращался со средствами, которые позволяли ему не только удовлетворять свои собственные потребности, но и помогать некоторым своим товарищам. Поэтому ему часто удавалось помочь Наваррцу.

И еще одно доброе дело сделал Иньиго для молодого магистра. Он предостерег его от «людей, которые казались добрыми, но на самом деле были исполнены еретических взглядов», как вскоре осознал сам Ксаверий. В марте 1530 года, когда Ксаверий получил магистерскую степень, король Франциск I учредил четыре кафедры греческого и древнееврейского языков к общему восхищению гуманистов всей Европы. Однако здесь крылась ловушка. Гуманизм был ведущий движущей силой протестантизма: “qui graecizabant lutherinazabant.” Аудитории королевских профессоров были переполнены слушателями. Восторженную публику составляли от трехсот до четырехсот студентов, преподавателей, государственных деятелей и даже представителей королевского двора. Среди ассистентов профессоров был и новый преподаватель коллегии Бове Франциск Ксаверий. Неудивительно, если наш молодой наваррец сдружился с предводителями движения, поскольку король Генрих д’Альбре и его жена Маргарита покровительствовали новаторам. Они и их придворные были верными слушателями старшего капеллана Наварры. Этот клирик, хотя и подозревался в ереси, однако собирал по три-четыре тысячи слушателей.

Однако, даже окончательно порвав с этим обществом, Франциск продолжал крепко держаться за свои собственные устремления и не хотел иметь ничего общего с замыслами Иньиго и его молодых последователей. Он воистину был «тестом, замесить которое великому формовщику людей было труднее всего», согласно свидетельству, которое дошло до нас, вероятно, от Фабера. В конце концов удары, сотрясавшие в те дни Париж, и денежная помощь Иньиго прорвали оборону Ксаверия, и он сдался. К началу июня 1533 года, когда его друг Фабер отправился в свою деревню навестить отца, магистр Франциск был уже покорен. У Общества Иисуса были теперь свои Петр и Павел, а также свой Иоанн. Тройка была теперь в сборе.

 

«Что ж, я перед вами!»

«Господи Иисусе, господин посол, кого же Ваша Светлость оставляет мне для всех прочих стран?» Так воскликнул Игнатий, когда посол Португалии, дон Педру Маскареньяс, запросил у него шестерых из десяти общников.

Наш старый друг, Диего де Гувейя, предложил королю Португалии Жуану III послать парижских магистров, которых он так хорошо знал, в Индию.  «Всех или хотя бы нескольких», ‑ сказал он. Выбор пал на Бобадилью и Симона Родригеса. Но Бобадилья находился с проповеднической миссией в Калабрии. 14 марта он вернулся, но был так болен, что не мог ехать с португальским послом на следующий же день, как настаивал последний. Оставался только один парижский магистр – магистр Франциск, ‑ а в те дни он был секретарем Общества. Игнатий, который и сам был болен, призвал его и сказал: «Магистр Франциск, вы знаете, что по приказу Его Святейшества двое наших должны ехать в Индию и что одним из них мы избрали магистра Бобадилью. Он не может путешествовать по болезни, а посол не может дожидаться его выздоровления. Возьмите это задание на себя».

Ответ Франциска был незамедлительным: «Что ж, я перед вами».

Этими словами он взял на себя порученную ему миссию. Затем он взялся чинить «какое-то старое белье и не знаю, какие еще мелочи», после чего отправился в Ватикан просить благословения у Папы. В день отъезда он составил три письменных заявления: в первом он обещал «принять все, что предпишут те, кто сможет собраться», относительно «наших конституций, правил и образа жизни»; во втором он написал, что желал бы выбрать «настоятелем нашего старинного руководителя и истинного отца, дона Игнасио, который приложил немало усилий, чтобы собрать нас вместе, а потому не меньше усилий будет прилагать и к тому, чтобы хранить нас, руководить нами и совершенствовать нас, ибо знает нас лучше всех»; в третьем досрочно давал обеты послушания, бедности и целомудрия, которые его товарищи принесут лишь после избрания первого генерала Общества.

Все три документа датированы 15 марта 1540 года, днем его отбытия из Рима, и подписаны: «Франсиско».

У Игнатия уже не оставалось времени писать ни рекомендательное письмо сеньорам Лойолы, ни привычные наставления, которые он обыкновенно давал отправляющимся с миссией. Ксаверий заверил его, что непрестанно будет совершать «мессы за кардинала Гвидиччони».

Прощание

Когда Ксаверий в своей бедной и оборванной сутане прощался со своим «старинным руководителем и истинным отцом», последний распахнул сутану Ксаверия, чтобы проверить, надел ли тот теплую одежду, необходимую в пути. На нем была только рубашка.

«Так вот как, Франциск? Вот как?» ‑ сказал Игнатий и отправил его за необходимыми вещами.

Ксаверий направился к дону Педру Маскареньясу со своим бревиарием и кое-какими бумагами. Это и был весь его багаж. По пути он посетил дом Игнатия в Лойоле, но не поехал ни в Хавьер, ни в Обанос, чтобы навестить своих близких.

Путешественники прибыли в Лиссабон в конце июня. Родригес опередил их, добравшись сюда морем, и первым делом Ксаверий направился к нему. Через три или четыре дня король послал за ними. Жуан III принял их «очень любезно. Они с королевой были в комнате одни. Они задавали нам много вопросов о подробностях нашего образа действий, а также о том, как мы познакомились и встретились друг с другом».

Это не было лишь мимолетным впечатлением. «Они – подлинные мужи апостольские», ‑ заметил однажды король маркизу ди Вила-Реалу, когда общники проходили мимо. Для людей они были «апостолами».

Действительно, дел у них было много, так много, что Ксаверий не нашел время, чтобы навестить своего кузена, доктора Мартина де Аспилькуэту, и вынужден был довольствоваться тем, что написал ему пару писем, исполненных, к слову сказать, глубокой привязанности. Во втором письме, датированном 3 ноября 1540 года, он говорит: «Я обхожу молчанием узы любви, связывающие меня с Вашей Светлостью: Господь знает, как она глубока. Да не оставит меня Ваша любовь».

Родригес остался в Португалии, и Ксаверий отправился в Индию в одиночестве. Это произошло 7 апреля 1541 года. Пять трехмачтовых судов гордо стали на якорь в Белене. Ксаверий сел на лодку, которая в сопровождении Родригеса отвезла его на корабль «Сантьяго». В последний миг он доверил Родригесу тайну, которую до тех пор никому не открывал. Когда в Риме, в доме Франджипани, Родригес был болен, и Ксаверий спал на полу у его кровати, Ксаверий проснулся, крича и содрогаясь, а изо рта у него обильно шла кровь. Родригес спросил его, что же тогда произошло. Ксаверий взял с него обещание никому не открывать этого, пока он жив. Потом Ксаверий поведал следующее:

«Тебе следует знать, дорогой брат мой магистр Симон, что Бог даровал мне великую милость, сохранив мою девственность. В ту ночь мне приснилось, будто ко мне приближается женщина и касается моей груди, засовывая руку под мою одежду. Дабы воспротивиться ей, я оттолкнул ее руками с такой силой, что порвал себе какой-то сосуд. В том и была причина кровотечения и моего пробуждения».

Родригес вернулся на землю, головной корабль поднял паруса, раздался пушечный выстрел. То был сигнал к отплытию. Ксаверию было тридцать пять лет.

Эпос о Ксаверии

 

Гоа

Магистр Франциск вез с собой целых четыре папских бреве, в которых Верховный Понтифик назначал его нунцием Ост-Индии и наивно рекомендовал его королю Эфиопии и другим восточным государям. Его превосходительство не остановился в епископской резиденции. Он направился прямо в больницу.

Зрелище, которое он являл собой, было жалким. Его одежда, слишком плотная для знойной Индии, была изорвана в клочья и покрыта пятнами корабельной смолы. Дон Луиш ди Атайди, молодой и заслуженный fidalgo[1], исполнял в тот месяц обязанности «мажордома» этой больницы. Франциск попросил его, чтобы он из любви к Христу приказал изготовить ему лобу, легкую черную сутану без рукавов, которую бедные священники в Индии носили поверх черного камзола. Дон Луиш приказал сшить ему одеяние из камлота и преподнес его Франциску, сказав, что такие сутаны носят священники в Индии. Когда Франциск увидел, что одеяние сделано из шелка, он отказался принять его и сказал: «Ваша милость, прошу вас, отдайте это какому-нибудь бедному священнику, а мне закажите одежду из хлопка».

Его просьба была исполнена, и с тех пор безрукавная лоба из легкого черного хлопка без пояса и без накидки оставалась одеждой Ксаверия до самой смерти.

Утренние часы он посвящал больным в больницах, а полуденные – заключенным в тюрьмах. По вечерам, когда становилось прохладнее, он ходил по улицам и площадям Гоа с маленьким колокольчиком, останавливался в людных местах и громко кричал:

«Правоверные христиане, друзья Иисуса Христа, ради любви к Господу, присылайте своих детей и рабов, мужчин и женщин, на уроки катехизиса».

Вокруг него собирались дети и рабы обоего пола. Он выстраивал их в ряд и вел в тихую, уединенную церковь Nossa Senhore do Rosario. Зачастую на наставление собиралось более трехсот человек.

Он не пренебрегал и португальцами, которые, возможно, нуждались во внимании более всех других. Лучшим его орудием был личный контакт со слушателями. Его веселая манера общения была неотразима. Повсюду он был желанным гостем и ко всему проявлял интерес. Довольно часто случалось, что хозяин дома, где он останавливался, содержал целый гарем рабынь. Тогда Франциск хвалил пищу и выражал желание познакомиться с кухаркой. При этом он ни слова не говорил о греховной жизни хозяина. Он будто бы не замечал, что что-то не так. Он переходил в наступление лишь после того, как ему удавалось завоевать любовь хозяина.

Будучи в Гоа первый раз, он получил предложение, которое приведет к учреждению первой в мире иезуитской коллегии, только что построенной Коллегии св. Павла. Парижский магистр счел это дело самым важным во всей Индии. Руководители Братства святой веры хотели передать коллегию Франциску. Он обещал, что попросит Игнатия о персонале. Что до него самого, то Бог призывал его на мыс Коморин, где ловцы жемчуга параван были крещены без наставления в вере и предоставлены самим себе.

Малабарский берег

Вскоре он покинул Гоа с двумя семинаристами из касты параван, которые станут его переводчиками, и направился в Манаппад, типичную деревню параван с лачугами из необожженного кирпича, покрытыми пальмовыми листьями. Там началось его миссионерское служение. Параван были ловцами жемчуга, и все их эксплуатировали.

Они приносили ему детей, родившихся после массового крещения 1536 и 1537 годов, и он крестил их. Дети параван, необычайно доверчивые, не оставляли белого «свами» в покое и не давали ему времени ни на бревиарий, ни на еду, ни на сон, пока он не научил их молитвам. «Я надеюсь во Господе, что эти мальчики станут лучшими людьми, чем их отцы, ибо они выказывают столько любви к нашему закону и так любят учить молитвы и обучать им других. Они укоряют своих родителей, когда видят, как те поклоняются идолам, и изобличают их, приходя и рассказывая об этом мне», ‑ писал он своим товарищам, живущим в Риме 15 января 1544 года.

В марте начался сезон добычи жемчуга, и параван покинули свои деревни. Когда сезон закончился, миссионер опять стал регулярно посещать их деревушки. Деревень было двадцать две. Они растянулись вдоль берега примерно на 170 километров, и жило в них двадцать тысяч человек. Расписание Ксаверия повсюду было одинаково. Утренние часы он посвящал наставлению детей и посещению домов, где были больные, где оплакивали смерть кого-то из близких, и заканчивал утро часом катехизиса для всех. По вечерам он проводил еще один час катехизиса, а после захода солнца выходил на веранду какого-нибудь дома, где собирался народ, и проповедовал, следуя голосу своего вдохновения.

Завершив один круг, Франциск снова навещал все древни в обратном порядке, никогда не задерживаясь в одном месте дольше месяца. В конце октября 1543, проведя с параван немногим больше года, он решил ненадолго отправиться в Гоа и вернуться с подкреплением. Когда он прибыл в Коллегию св. Павла, ему вручили почту, пришедшую из Европы, и из нее он узнал об утверждении Общества, об избрании Игнатия генералом и об обетах основателей. Франциск тоже принес обеты, которые принял у него епископ, и с тех пор всегда носил их текст на шее в медном ковчежце вместе с подписями своего возлюбленного отца и первых его товарищей, вырезанными из писем.

Гонения

Его христиан пока не трогали, но это не могло продлиться долго: оказались задеты политические и финансовые интересы их эксплуататоров. В июне 1544 года он получил известие, что бадага, грозные воины короля Виджаянагара, вторглись в страну на своих арабских лошадях и напали на христианские деревни. То была их месть, за то что параван крестились и тем самым оказались под покровительством Португалии. Некоторых ловцов жемчуга увезли; прочие – мужчины, женщины и дети, ‑ бежали на своих катамаранах на соседние скалистые острова, где им грозила смерть от голода и жажды. Франциск поспешил доставить им продовольствие, сначала морем, а потом, когда его маленькая, примитивная флотилия, состоявшая из toni, не смогла туда доплыть, ‑ по суше. Не обращая внимания на опасность, он пересек вражеские земли. В него не раз стреляли и несколько раз сжигали хижины, в которых он спал. Однажды на него напали три или четыре раза за одну ночь.

В разгар всех этих бед за ним послали караия с острова Манар. Слава Отца парий, Великого отца, достигла и их, и они хотели, чтобы он приехал и крестил их, как крестил их собратьев на материке. Но Франциск не мог бросить своих христиан в столь трудное для них время и послал одного из своих помощников.

Между тем он получил еще одно приглашение. Король Траванкора позволил рыбакам макуа в своем королевстве принять христианство, и Франциск не мог упустить такую возможность. Они проживали в четырнадцати деревнях к западу от мыса Коморин на песчаной прибрежной полосе, протянувшейся на восемь лиг с севера на юг. В середине ноября Ксаверий прибыл в Пувар, первую деревню макуа, и приступил к делу. Его образ действий не менялся от деревни к деревне. Придя в очередное селение, он собирал всех мужчин и мальчиков и разъяснял им основные положения христианской веры на их родном, тамильском, языке. Иногда, чтобы его было лучше видно и слышно, он влезал на дерево. Крестив одну деревню, он шел в следующую.

Месяц спустя, крестив более десяти тысяч человек в тринадцати из четырнадцати деревень, он получил известие, которое заставило его немедленно уехать, так и не дойдя до последней деревни. Когда раджа Джафны узнал о крещении своих подданных на Манаре, он послал на остров войска. Новоокрещенные христиане отказались вернуться к своей прежней религии, и раджа зверски истязал и убил около шестисот человек. Остальные бежали к своим собратьям на материк.

Подобная кровавая бойня не могла пройти безнаказанно. Ксаверий прервал свою работу и поплыл в Кочин, чтобы сообщить о произошедшим властям, посоветоваться с ними о том, какие меры следует принять, и подготовить почту для отправки в Европу. Его усилия оказались напрасными. Ему дали множество обещаний, но карательная экспедиция предпринята так и не была.

26 января 1545 года, находясь в Кочине, он получил известие, которое снова воодушевило его. В тот день с Малакки вернулось судно; среди пассажиров был некий Антонью ди Пайва с четырьмя мальчиками с острова Макасар (Сулавеси или Целебес) для Коллегии св. Павла. Он также привез с собой официально заверенные документы и обширный отчет об обращении двух королей этого острова, которые пообещали обратить в христианство всех своих подданных. Открывались новые перспективы, и, конечно, это взволновало Франциска. Теперь у него был новый замысел, который уведет его из Индии.

Его письма

На следующий день он написал своим собратьям в Риме длинное письмо и поделился с ними своими надеждами «обрести более ста тысяч христиан, ибо столь благоприятно положение в этих краях».

В одном из более ранних писем (от 15 января 1544 года) у него вырывается возглас: «Множество людей здесь не становятся христианами только оттого, что некому наставлять их. Я часто чувствую побуждение явиться в европейские университеты, особенно в Париж с его Сорбонной, и завопить, как сумасшедший, о том, сколь много душ не попадает на небеса и угождает в преисподнюю из-за их небрежения».

Ксаверий не вернулся в Сорбонну, чтобы возопить об этом, но его письмо обошло всю Европу и попало в руки Херонимо Надаля. В Париже Игнатий и его товарищи не смогли привлечь его в свои ряды. Он отверг их, сказав: «Оставьте меня в покое; вашим “Упражнениям” я предпочитаю Евангелие». Теперь же Ксаверий воспламенил его душу. Он был особенно поражен, когда прочел: «Среди множества милостей, которые Господь наш Бог даровал мне в этой жизни и продолжает даровать вседневно, есть одна которую я горячо желаю увидеть свершившейся еще при жизни: это утверждение нашего устава и нашего образа жизни. Благодарение Господу Богу нашему вовеки, что Он счел благим явить всем открыто то, что дал вкусить рабу Своему Игнатию, отцу нашему, втайне».

Надаль был ошеломлен, прочтя эти строки. Это было подобно пробуждению от долгого сна. Глубоко потрясенный, он ударил ладонью об стол и воскликнул: «Вот это да! Игнатий – генерал, Ксаверий в Индиях, монашеский орден, называемый Обществом Иисуса! Какой удивительный поворот дела! Поеду в Рим увидеться с Игнатием и выяснить, что происходит. Отправляюсь немедленно!»

Он тронулся в путь и 10 октября 1545 года прибыл в Рим, чтобы стать учеником Игнатия двенадцать лет спустя после того, как отверг его в Париже.

Кризис и катарсис

В то время как в Европе его письма вызывали такой восторг, Ксаверий погрузился в сомнения и отчаяние. «Я испытываю такое отвращение к жизни, что полагаю лучшим умереть». Эти слова, столь странные в устах того, кто буквально источал жизнелюбие, являют нам охвативший его пессимизм: его повсюду окружала враждебность одних и попустительство и равнодушие других, пустые обещания отняли у него надежду, его связали по рукам и ногам, не давая ему заниматься тем, ради чего он приехал. 17 апреля 1545 года он пишет такие знаменательные слова: «Пусть Господь наш Бог дарует нам благодать вовремя постигать Его волю. Он желает, чтобы мы всегда были готовы исполнить ее, как только Он явит ее нам и даст нам ощутить ее в своей душе. Дабы правильно пройти по этой жизни, мы должны быть паломниками, готовыми отправиться туда, где можем более всего сделать для Господа Бога нашего».

С решимостью исполнять волю Всевышнего, когда бы Он ни явил ее, с готовностью паломника ‑ вот как ищет волю Божью Ксаверий. «Не знаю, следует мне ехать на Малакку или остаться здесь. Посему весь месяц май я буду обдумывать, следует мне ехать или нет». Он намерен молиться об этом в свободное время, и местом, где созреет это решение, станет могила св. Фомы.

В апреле ветер неизменно дул с юго-запада. Когда пасхальные дни миновали, Ксаверий отплыл на север в сторону Майлапура и могилы Апостола, дабы обрести ясность относительно своего будущего. Викарий Гаспар Коэлью, принял его радушно; он предложил ему столоваться и жить у него в доме, который был отделен от церкви Апостола садом.

Франциск прожил там до августа. Когда викарий и священники его прихода сообща совершали утреню в хоре, он преклонял колена перед престолом св. Фомы и молился по бревиарию. По ночам же, видя, что викарий уже спит, он бесшумно поднимался и шел через приходской сад под навес, прикрепленный к зданию. Здесь он молился и бичевал себя, дабы обрести озарение и познать волю Божию относительно своего ближайшего будущего.

Когда Коэлью заметил это, он сказал ему: «Падре местре Франсиско, не ходите в этот сад в одиночестве, дабы вам не навредили бесы, которые здесь рыщут».

Франциск засмеялся, однако с тех пор стал брать с собой малабарского слугу Антонью. Пока «свами» молился под навесом, Антонью спал на полу перед дверью. Однажды ночью он проснулся от странного шума и услышал, как Франциск кричит и повторяет снова и снова: «Сеньора миа (моя Госпожа), помоги мне!»

На следующее утро, Франциск, который в прочие дни был весьма аккуратен, отсутствовал на утрене в церкви. Когда молитвы в хоре завершились, Коэлью отправился искать его и нашел в постели. «Вы больны, Ваше Преподобие?», ‑ спросил он. «Падре мио, мне не хорошо».

Его недомогание продолжалось два дня, но ясность, о которой он молился, наконец-то пришла. 8 мая он уже смог написать своим собратьям в Гоа: «В сем святом доме я счел своим долгом предаться мольбам к Господу Богу о том, чтобы Он дал мне ощутить в душе моей Его пресвятую волю и твердую решимость ее исполнить. Господь был, как обычно, настолько милостив, что соблаговолил позаботиться обо мне, и с великим внутренним утешением я ощутил и познал, что воля Его в том, чтобы я отправился в эти малаккские края».

Неведомые земли и моря

До сих пор Ксаверий держался героически, как и подобает благородной душе, всецело посвящал себя своему делу, но все же не выходил за привычные границы. Теперь же он поднимает все паруса и отправляется за горизонты изведанного. Он начинает с намерения поехать на Макасар; этот замысел терпит неудачу, но он не сдается; он уплывает на все более далекие острова, бороздит все более опасные воды.

В конце августа 1545 года Ксаверий покинул Сан-Томе вместе с Жуаном д’Эйро, своим последним завоеванием, и проплыл семь лиг на север, до порта Пуликат, где сядет на корабль, который увезет его на Малакку. Но королевского коромандельского судна, которое обычно совершало это плаванье, в порту не было. Вместо него была местная champana, небольшое суденышко, на котором плавали индусские и мусульманские торговцы. Он отплыл 10 сентября и прибыл на Малакку 4 октября. Его слава опередила его, и народ стекся в порт, чтобы приветствовать «святого отца».

По своему обыкновению он остановился в местной больнице, но имел еще и хижину, сделанную из листьев, куда отправлялся молиться по ночам. Он посвящал эти дни заботам о небольшом португальском поселении. Он начал с пациентов больницы и, переходя от дома к дому, собирал подаяние в пользу бедных. К гарнизонным же солдатам он применил ту же тактику, к которой столь успешно обращался в Гоа: общался с ними и ел с ними за одним столом.

При этом он не упускал из виду свою цель – Макасар – и старался раздобыть о нем какие-нибудь сведения. Кое-кто из побывавших там португальцев рассказывал ему о земле этих островитян и об их языке – малайском. Он принялся изучать его и перевел Символ веры и основные молитвы.

Эти приготовления оказались напрасными. Точные причины нам не известны, но надежды на обращение островитян, влекшие его на Макасар, не оправдались, и он отказался от своих намерений. «Я не поехал туда, а потому отправляюсь на Амбоину, где множество христиан и широкие возможности завоевать еще больше», ‑ писал он своим собратьям в Гоа 16 декабря 1546 года, не теряя ни грана своего оптимизма.

Другой мир

Новый, 1546 год, едва начался, когда Франциск покинул Малакку на галеоне, обычно совершавшим плавание из Лиссабона на Банду, отдаленнейшее из португальских владений в Тихом океане. Полтора месяца спустя, 14 февраля, он прибыл в Хативи, деревню на острове Амбоина, славившуюся своей гвоздикой.

Он оказался в совершенно новом мире. Сельское хозяйство было здесь неизвестно, и местные жители жили охотой и рыболовством, да кормились тем, что давал им лес. В заливе в изобилии водилась рыба. Ночи на берегу были прекрасны. Солнце едва успевало сесть, когда, почти без всякого перехода, вдруг становилось темно, и в бухте зажигались сотни сверкающих огней для приманки рыбы. Казалось, что на амфитеатр бухты спустились звезды.

Обо всей этой красе Ксаверий молчит. У него были иные заботы. Пока рыбаки занимались своим ремеслом, а остальные спали, он молился в своей наскоро сооруженной хижине Творцу всего за Его новых чад, которые так долго были одиноки. Днем же он навещал их, ходя от лачуги к лачуге, молился за больных, крестил детей, укреплял этих бедных христиан в их вере, дабы они могли противостоять посулам и угрозам своих соседей-мусульман.

Некоторые деревни перешли в мусульманство несколькими годами раньше, но были и христианские деревни, и Ксаверий проводил время, посещая эти поселения. Когда он вернулся из своей миссионерской экспедиции, его ждал сюрприз: берег напоминал оживленный военный лагерь, а в гавани (cova) встали на якорь восемь судов. Здесь было триста человек, сто тридцать из них ‑ испанцы.

Они принесли с собой весть о землях которые открыли, и Франциск был захвачен их рассказами. Они поведали ему об островах Моро, расположенных к востоку от пяти «Островов пряностей»[2], где началось было стремительное движение к христианству, но двумя годами позже раджа соседнего острова Джайлоло захватил эту землю и вынудил христиан отступиться от веры. Церкви были разрушены; из двух священнослужителей один был убит, второму же, получившему серьезное ранение, удалось бежать. Одни говорили, что крещено было десять тысяч человек, другие – что сорок тысяч. Они были еще не тверды в вере, которую едва знали; колеблющиеся и вероломные, они могли в одночасье превратиться из друзей во врагов. А они были непревзойденные мастера в искусстве отравлять, да еще и настоящие каннибалы!

Все это не давало Ксаверию покоя. На Тернате, отдаленнейшей португальской колонии в огромном островном мире Востока, нужно будет основать дом Общества. Он сам должен поехать на острова Моро и навестить покинутых новообращенных. Это значило подвергать себя смертельной опасности, но решение было принято: «Поскольку эти христиане Моро нуждаются с наставлении в вере и в ком-то, кто бы крестил их для спасения их душ, а также потому что я нуждаюсь в утрате своей земной жизни, дабы оказать помощь ближним в жизни духовной, я принял решение ехать на острова Моро».

Когда друзья узнали о его намерениях, они стали разубеждать его. Он их не слушал. В конце июня он отплыл на «коракоре», направлявшейся на Тернате.

На острове Тернате

Португальская колония на острове обладала не слишком лестной репутацией. Говаривали, что туда съезжаются одни только беглые да ссыльные убийцы, а единственного священника в колонии больше занимала торговля гвоздикой, чем священнические обязанности. С момента своего прибытия отец Франциск взялся обучать христианской вере и проповедовать. Ему в голову пришла удачная мысль: он сочинил рифмованную версию Символа веры. В результате в скором времени на улице и у себя дома мальчики, девочки и женщины стали денно и нощно распевать его, а крестьяне на полях и рыбаки в море пели его вместо обычных мирских песен. Многие приходили на исповедь и возвращали имущество, полученное нечестным путем. Благодаря возвращенному имуществу «Misericordia», в прошлом такая бедная, стала богатой.

Невдалеке от крепости Тернате, за темно-синим вулканом Тидоре, виднелись бледно-голубые вершины острова Батачина, где жил враждебный острову Тернате раджа Джайлоло. По другую сторону острова, за этим бледно-голубыми горами, находились острова Моро со своими покинутыми христианами. Франциск о них не забыл.

Для него пришло время осуществить свое намерение и прийти им на помощь. Когда он рассказал об этом решении своим друзьям, они все как один стали отговаривать его, приводя тысячу доводов. Тернате воевал с раджой Джайлоло, и его «коракоры» делали эту область небезопасной. В лесах прятались его шпионы. Сами христиане были изменчивы и ненадежны и могли убить его или отдать мусульманам. Увидев, что все их протесты напрасны, друзья решили предотвратить его отъезд силой: они просто не дадут ему корабль.

У Ксаверия кровь вскипела в жилах. Если они не дадут ему корабль, он прыгнет в море и доберется до Моро вплавь. Друзья поняли, что вынуждены будут уступить его желанию. Опытный стрелок Энрики ди Лима, приплывший на Тернате еще юношей, решил сопровождать его, дабы помогать ему, служить ему переводчиком, а если потребуется, защищать его. Капитан предоставил в его распоряжение «коракору» и несколько гребцов, и в середине сентября, хорошо вооруженные, путешественники отплыли с Тернате.

Острова надежды на Господа

Магистр Франциск и его спутники были тепло встречены в Мамоджо, большой христианской деревне у подножья величественного вулкана с тем же названием в 2625 футов высотой. К священнику приводили детей, чтобы он крестил их, и больных, чтобы он за них молился. При помощи своего переводчика он смог объяснять истины веры и детям, и взрослым.

Затем он посетил христианские деревни возле Мамоджо, но вскоре после приезда стал стремиться на север. Чем дольше откладывал он посещение деревень Моротая и Рау, тем хуже становилась погода. А потому он поскорее пустился в путь. Все время держась поблизости от берега, они заходили в деревни христиан. Всего их было двадцать, и многие были почти недоступны. Вот ставшая классикой выдержка из письма, в котором Ксаверий рассказывает товарищам о впечатлениях от этого путешествия: «На этих островах я крестил множество детей, которые еще не были крещены [от двух до трех тысяч, по Шурхаммеру]. Я провел на островах три месяца и за это время посетил все христианские поселения. Они принесли великое утешение мне, а я ‑ им. Эти острова весьма опасны по причине частых войн, которые ведут между собой люди. Это варварское племя. Они отравляют тех, кого ненавидят, и многих таким образом убивают. Рассказываю вам об этом, с тем чтобы вы знали об обилии духовных утешений, какие можно обрести на этих островах. Не помню, чтобы где бы то ни было находил я столь великое и долговременное духовное утешение, как на этих островах. Было бы лучше звать их не островами Моро, но островами надежды на Господа».

В середине декабря ему пришлось задуматься о возвращении на Тернате, дабы не упустить возможности совершить ежегодное плаванье на Малакку. С великой грустью простился он со своими новыми друзьями. На Тернате, «дабы избежать слез и рыданий моих друзей, преданных мне мужчин и женщин, я отплыл около полуночи. Но даже это не помогло, ибо мне не удалось от них скрыться».

На Малакке у него произошла встреча, которая повлечет за собой новый поворот в его жизни: японский преступник Андзиро бежал из страны и был направлен к Ксаверию.

Индийская интерлюдия

Даже не ведающий покоя апостол должен был отдавать должное своим обязанностям провинциала, и Ксаверий провел пятнадцать месяцев в своей индийской резиденции, с 13 января 1548 года, когда вернулся в Индию, до середины апреля следующего года.

Он был потрепан бурями, измучен, но его моральный авторитет достиг небывалых высот. И все же его критиковали за то, что он слишком много ездит. Он возражал: если бы он не посетил эти страны ‑ поля, где столько жатвы для миссионеров, ‑ он не узнал бы их нужд. Как мог бы он тогда руководить своими людьми: ведь без опыта мудрое правление невозможно?

Его деятельность в Индии имела два полюса: Кочин, ибо это был важный узел сообщения, и Гоа, ибо здесь располагалось колониальное и церковное правление всего Востока. Но он не мог не вырваться пару раз на Малабарский берег, чтобы навестить своих возлюбленных параван и побеседовать со старыми товарищами. В Гоа он уделял внимание текущим делам, особенно проблемам, порожденным новым ректором коллегии, прекрасным проповедником и безнадежным настоятелем. В день Пятидесятницы, 20 мая, епископ крестил в соборе троих японцев, проживавших в Коллегии св. Павла. Андзиро был наречен Павлом Святой веры, его слуга – Жуаном, а третий новоокрещенный – Антонью. В начале сентября из Португалии прибыло пятеро иезуитов. Они привезли из Европы множество писем, но ни одно не было адресовано Ксаверию.

Ложное суждение об Индии

12 января 1549 года Ксаверий вернулся в Кочин и начал готовить почту для отправки в Европу: туда отплывало несколько судов, с которыми ее можно было отправить. В письме к Игнатию он выразил свой взгляд на Индию и индийцев, который мы не можем обойти своим вниманием: это народ, не склонный слушать о Боге и спасении; по причине своих многочисленных грехов он совершенно не предрасположен к истинам нашей веры».

Это суждение столь же сурово, сколь и несправедливо, и диаметрально противоположно тому, которое выразил Павел VI, посетив Индию в 1964 году: «Колыбель великих религий, дом народа, всегда искавшего Бога с неослабевающей жаждой».

Чем можем мы оправдать Ксаверия? Правда в том, что хотя он знал лишь самую низменную и наименее привлекательную сторону индуизма, однако этот человек молитвы и единения с Богом не знал того, что оказался в самой религиозной стране мира, стране, научившей миллионы людей – китайцев и японцев – молиться. Если бы он знал своего современника Тулсидаса, поэта бхакти, его мнение было бы совершенно иным. И если бы в поисках истоков той духовности, которая так пленила его в Японии, он добрался до Китая, ему рассказали бы о великом учителе из Индии Гаутаме Будде.

А потому он оставил Индию и решил «с великим духовным удовлетворением» ехать в Японию, ибо японцы – «народ, наиболее любознательный и вечно стремящийся познавать новое как о Боге, так и о вещах естественных».

Разослав письма, он вернулся в Гоа и приготовился к предстоящему путешествию в Японию. В дорогу он обычно брал с собой только стихарь, бревиарий и книгу для духовного чтения. На этот раз все было иначе. Теперь он вооружился рекомендательными письмами к королю Японии от епископа и губернатора, прекрасно написанными на пергаментной бумаге и украшенными цветными рисунками, рядом книг и ценных подарков, парчовым облачением и всем, что потребуется ему для служения мессы. Кроме того, его сопровождала целая свита: отец Косме де Торрес, брат Хуан Фернандес де Овьедо, трое новообращенных японцев и двое слуг (китаец Мануэль и малабарец Амадор).

Он встретил вербное воскресенье, 14 апреля 1549 года, в Гоа; на следующий день он отправился со своими спутниками в Кочин, а двадцать пятого они отплыли из Кочина на Малакку. Вся Малакка с нетерпением ждала их приезда, и капитан крепости дон Педру да Силва и весь город встретили их с величайшей радостью.

В Японии

Дон Педру в изобилии предоставил Ксаверию все то, что требовалось ему для путешествия и для жизни в Японии, и, для поддержки миссионеров, тридцать бахаров лучшего перца, какой только можно сыскать на Малакке. Но как ни старался, не мог раздобыть ему корабль для опасного путешествия. Все, что он смог найти, была неповоротливая джонка Авана, китайца, по прозвищу Пират.

Аван-Пират умело обошел все подводные скалы пролива и свернул на север, в сторону Китайского моря. Дул попутный ветер, и все зависело лишь от капитана, который не останавливался нигде. Он пытался сделать остановку на островах близ Кантона: там он хотел перезимовать. Однако узнав, что там скрываются пираты, он отказался от этого намерения. А потому 15 августа он стал на якорь возле устья реки Инари в Кагосиме, и Ксаверий со своими спутниками ступил на японскую землю.

Кагосима была родным городом Андзиро и столицей Сацумы, самого южного японского княжества. Вскоре после прибытия Андзиро нанес визит владетельному князю, даймё Симадзу Такахисе, который был восхищен преподнесенными ему дарами. Он охотно дал пришельцам разрешение проповедовать свое учение и даже предоставил им небольшой дом, чтобы они в нем жили. Но он с сомнением отнесся к намерению Ксаверия посетить императора. Время покажет, что он был прав.

Не теряя времени даром, они принялись за работу. Андзиро оказался превосходным катехизатором. Он наставил и обратил свою семью. Также были крещены молодой самурай, который получил имя Бернард и настолько привязался к Ксаверию, что никогда с ним не расставался, и владелец того дома, где они поселились. В скором времени общее число новообращенных достигло сотни.

Ксаверий и его товарищи ощутили необходимость выучить японский язык. Иначе они не смогут общаться. Когда дом был полон посетителей, им приходилось хранить молчание, поскольку они не понимали ни вопросов, которые задавали посетители, ни ответов, которые давал Андзиро. Они выучили язык настолько, что смогли внятно выражать свои мысли, хотя их произношение и ошибки вызывали у окружающих смех.

Кагосима была знаменита своими многочисленными храмами и монастырями. Ксаверий часто посещал их, дабы побеседовать с бонзами, но вскоре разочаровался. «Миряне ведут более праведную жизнь в своем положении, чем бонзы в своем; последние не придают значения грехам, противным природе, и привыкли жить в них», ‑ писал он в пространном письме от 5 ноября 1549 года, через три месяца после прибытия.

Их враждебность росла одновременно с его разочарованием. Бонзы очень каверзно помешали ему совершать обращения с такой скоростью, с какой он начал было совершать их. Они не противостояли ему напрямую; они воспользовались влиянием даймё, который вскоре запретил обращения под страхом смерти.

В столицу

Ксаверий решил осуществить свое давнее намерение: отправиться в столицу Киото и предстать перед императором, чтобы испросить у него разрешения проповедовать и обращать людей во всем королевстве.

В конце августа 1550 года он распрощался со своими христианами и отплыл на крохотном суденышке, где едва хватало места для него и двух его спутников, брата Хуана Фернандеса и доброго Бернарда. Проделать весь путь по воде было невозможно, поэтому они были вынуждены частично совершить его по суше, и путь их пролегал через Ямагути. Была зима, странствовать по ухабистым, заснеженным горным тропам оказалось невероятно трудно. Ноги путников распухали, они падали, а поклажу приходилось тащить на собственных плечах. В некоторых поселениях мальчишки встречали их насмешками и камнями; на постоялых дворах кроватей не было, только соломенные подстилки и деревянные подушки, и Фернандесу с Ксаверием приходилось довольствоваться единственным шерстяным одеялом, которое у них было. Порой, когда они на ночь глядя приходили на постоялый двор, голодные, вымокшие и насквозь продрогшие, им давали от ворот поворот.

Ямагути был столицей могущественного даймё Оти Ёситаки. После долгих и напряженных поисков трое странников нашли наконец жилье и тут же принялись проповедовать. Многие проявили к их проповеди интерес, и Франциск решил прервать путешествие в Киото. Дважды в день они выходили на улицы и бесстрашно громили те грехи, которые были наиболее распространены среди японцев. Люди принимали их по-разному, но в основном враждебно. Обращений было не много, и за восемь дней до Рождества (17 декабря 1550 года) путники возобновили путь в Киото.

В основном они странствовали одни, а от Сакаи (откуда до Киото два дня пути) ‑ в обществе известного знатного господина, который направлялся в столицу. Знатный господин путешествовал в паланкине в сопровождении слуг и оруженосцев. Ксаверий и двое его спутников, как и все прочие, пытались угнаться за ними бегом по глубокому снегу проселочных дорог. Несмотря на все тяготы пути, дорога была более радостной, чем когда-либо. Ксаверий шел босиком, в своей черной, изорванной сутане без рукавов, и к голове его была привязана маленькая сиамская шапочка. Иногда он подпрыгивал от радости или подбрасывал в воздух яблоко и ловил его. Глаза его были наполнены слезами благодарности за то, что Бог избрал его стать провозвестником святой веры при дворе японского императора.

Бедный Ксаверий! Дворец, который он нашел, ничем не отличался от дома обыкновенного крестьянина. Все было разрушено войной. Когда он стоял у дверей и умолял позволить ему поговорить с Его Величеством, его спросили, принес ли он дар, ибо без дара его впустить не могли. Но дар он оставил на Хирадо!

Через одиннадцать дней он покинул город императора, так и не исполнив своей миссии.

Ямагути

Если он и покинул его с разочарованием, то разочарование это рассеялось, к тому времени, когда он вернулся в Сакаи. Он понял, что Япония – не одно королевство, но множество княжеств, и Ямагути – одно из самых могущественных. Тогда он решил, что отправится туда, но с помпой и церемониями, с верительными грамотами и ценными дарами для даймё. В конце апреля 1551 года Ксаверий и его товарищи снова вошли в город Оти Ёситаки.

Сразу по прибытии Ксаверий попросил об аудиенции. Ему позволили предстать перед даймё, и на этот раз он явился одетым в шелка в качестве посла губернатора Индии. Он показал два рекомендательных письма. Оба были написаны на великолепно расписанном пергаменте. Он также преподнес ему тринадцать драгоценных даров, которые передали ему губернатор Индии и капитан Малакки для японского короля. Это были вещи, которых в Ямагути никогда прежде не видели: музыкальные часы, богато украшенный резьбой мушкет, пара очков, в которых старик мог видеть так же хорошо, как юноша, две подзорные трубы, с помощью которых отдаленные предметы можно было разглядеть так, словно до них рукой подать, драгоценная парча, португальские ткани, прекрасные изделия из граненого стекла, португальское вино, книги, картины, чайные чашки и прочие предметы.

Оти Ёситака был восхищен и преподнес ответные дары, но Ксаверий отказался принять их. Он просил лишь об одном: позволить ему проповедовать на его земле закон Божий и позволить всем, кто этого пожелает, следовать ему. Ёситака милостиво исполнил его просьбу, а также предоставил ему и его спутникам пустующий монастырь, чтобы они могли там поселиться.

Все переменилось. В новом доме Ксаверия с утра до вечера, и даже до самой ночи, было полно гостей: знатных господ, бонз всех конфессий, купцов, простолюдинов. Ксаверия осыпали вопросами, которые могли касаться всего: от природных явлений до человеческой души и Творца всех вещей, и Ксаверий давал подобающие ответы на каждый. Но как могло случиться, что с его религиозным учением не были знакомы китайцы?

Однако Ксаверий радовался недолго: бонзы скоро превратились из друзей во врагов. Только страх перед даймё мешал им воплотить свою ненависть на деле и убить проповедников новой веры. Между тем число христиан росло. За два месяца оно достигло пятисот, и каждый день происходили все новые обращения, особенно при дворе.

В середине сентября, пробыв в Ямагути четыре месяца, Ксаверий получил послание от Отомо Ёсисиге, даймё Бунго, который сообщал ему о прибытии португальского корабля и просил приехать, так как желал кое-что с ним обсудить. То было приглашение, от которого Ксаверий отказаться не мог. Князю было всего двадцать два, но история его семьи сплошь состояла из отцеубийств и братоубийств. Отомо с интересом внимал всему, что говорил ему о христианстве Франциск, и позволил ему проповедовать его в своих владениях, но сам принять его не мог.

Португальский корабль возглавлял старый друг Ксаверия, Дуарти да Гама. Но Ксаверий был горько разочарован: вопреки его распоряжениям всем местным настоятелям в Гоа, на Малакке и в других городах, ни от кого из них писем не пришло, и никто из троих общников, которых он призвал в 1549 году, не приехал. Что произошло? Как настоятель миссии, он желал знать, в чем дело, тем более что у него были все основания опасаться худшего. А потому, вместо того чтобы возвращаться в Ямагути, он решил направиться прямо в Индию.

Немного раньше, в конце октября, Антонью принес весть о том, что Ямагути захвачен мятежниками, даймё убит, а миссионеры едва избежали смерти.

В середине ноября корабль Дуарти да Гамы снялся с якоря и отправился в обратный путь в Китай. Ксаверий совершил на нем первую часть своего путешествия. Волосы его побелели, но сердцем он был по-прежнему молод и полон надежд.

Трудности правления

Когда он достиг острова Шанчуань у китайского побережья, его друг Дьогу Перейра, казалось, нарочно уже ждал его со своей каравеллой «Санта-Крус», готовой к отплытию. Перейра несказанно обрадовался и предложил ему совершить остаток пути на своем корабле. Он также сообщил ему известие, которое вновь сильно взволновало Ксаверия. Португалец, с которым был знаком Ксаверий, попал в плен к китайцам и сообщил следующее: он и другие узники китайских темниц смогут обрести свободу только в том случае, если португальский король пришлет своего посла для заключения договора. Достаточно будет согласия выплачивать таможенные пошлины.

От этой мысли Ксаверий пришел в восторг и изменил свои планы. Он не вернется в Японию, но будет сопровождать нового посла – им должен стать не кто иной, как Дьогу Перейра – и принесет китайцам веру.

В декабре 1551 года он был на Малакке, а 24 числа того же месяца – в Сингапуре. Здесь он получил огромную пачку писем – свою почту за два  с половиной года. Он читал и перечитывал их во время своего месячного путешествия в Кочин.

Сначала пришло его назначение провинциалом всего Востока, датированное 10 октября 1549 года. Затем было письмо Игнатия, ответ на одно из посланий Ксаверия, в котором отражено важное разногласие между генералом и провинциалом. 12 января 1549 года Ксаверий писал: «Опираясь на опыт, который я обрел здесь, я вижу ясно, что наше Общество никоим образом не может быть воспринято туземными индийцами». Игнатий тактично возражает: «С уважением к тому, что вы, как кажется, полагаете, будто люди этой страны по причине своей злобы и т.д., хоть я и думаю, что слова ваши небезосновательны, но все же считаю, что не следует падать духом, и не премину указать вам на то, что, по моему мнению, может оказаться полезным и послужить средством борьбы с этим злом». Далее он говорит о поощрении призваний среди туземцев. Как представляется, последующее изобилие иезуитских призваний в Индии подтвердило правоту основателя.

То был не единственный вопрос, вызывавший у них разногласия. Критике чересчур подвижного образа жизни Ксаверия вторили ‑ с величайшим уважением – люди несомненной мудрости. Их отзывы могли дойти и до Игнатия, который писал: «Независимо от того, придется ли вам поехать в Китай (куда, по вашим словам, вы намерены ехать, если позволят дела ваши в Индии), я одобрю этот шаг, исходя из предположения, что вас направляет вечная Мудрость; однако, насколько я могу умозаключить, вы лучше послужите Господу Богу нашему, если останетесь в Индии, а вместо себя пошлете других и будете направлять их, дабы они совершали то, что совершили бы вы; таким образом вы сможете сделать во многих местах то, что сами сделали бы только в одном». Игнатий настаивал на одном из своих излюбленных принципов – на принципе субсидиарности. То было письмо, которым он вызывал Ксаверия в Европу. Оно было написано 28 июня 1553 года, то есть через семь месяцев после смерти Ксаверия на китайской границе.

Ксаверий, теперь назначенный провинциалом, достиг Кочина 24 января 1552 года. В Индии ему предстояло провести немногим менее трех месяцев, а за это время нужно было решить ряд щекотливых задач. «Я полагал, что обрету некоторое утешение после всех напастей, которые мне пришлось перенести, но вместо утешения нашел лишь беды, которые причиняют мне немалую боль», ‑ писал он вскоре после прибытия.

Ксаверий как настоятель

Как он справлялся с должностью настоятеля? Он не располагал письменным сводом Конституций. Игнатий как раз писал их, и они будут завершены лишь в 1553 году. Посему он не мог знать тех норм правления, которые они содержали. Он также не мог советоваться с Игнатием или получать его указания: его почта была скудной и доходила крайне медленно; за десять лет он с большими промежутками получал почту из Рима пять раз: в ноябре 1543 года, в октябре 1545, в июле и октябре 1547 и в декабре 1551, что означает два с половиной года молчания в начале его миссии, еще почти два года некоторое время спустя и нескончаемое затишье, длившееся четыре с половиной года, в конце.

Ему было в высшей степени присуще качество, которого Игнатий требует от генерального настоятеля: любовью к Обществу и к своим собратьям. Именно он назвал Общество Иисуса Обществом любви и сам был тому блестящим примером. Его письма товарищам преисполнены братской любви. Один пример: «Итак, я заканчиваю, но не могу перестать писать о своей великой любви ко всем вам вместе и каждому из вас в отдельности. Если бы в этой жизни можно было узреть сердца всех, кто любит друг друга во Христе, поверьте, мои возлюбленные братья, что вы были бы ясно видны в моем сердце. И если бы, глядя на него, вы не узнали себя, то лишь потому, что ваше смирение затмило бы вам очи, ибо образ каждого из вас накрепко запечатлен в моем сердце и душе».

В правлении Ксаверий доверял своему духу и чутью. Он не был традиционным настоятелем: не правил из-за письменного стола и не ходил по пятам своих подчиненных, подгоняя их. Он шел впереди них, как предводитель, а они шли за ним вслед. Вот почему он все же направился в Китай.

Неудавшаяся миссия

Все хотели ехать с ним вместе. Он взял четверых: брата Бальтасара Гаго, брата Альваро Феррейру, китайца Антонью в качестве переводчика и индийца-слугу по имени Криштован.

Он взял дары, которые хотел преподнести китайскому королю, распрощался с друзьями и 17 апреля 1552 года, в воскресенье Пасхи, королевский галеон «Сантьяго» вышел из устья реки Мандави с Ксаверием и его спутниками на борту.

31 мая Ксаверий добрался до Малакки. В порту стоял готовый к отплытию корабль с двумя братьями-иезуитами, направляющимися в Японию. Поскольку священника у них не было, Ксаверий отправил с ними Гаго. Первыми, кого он посетил на Малакке, был дон Педру да Силва и его брат дон Алвару ди Атайди. Последний должен был стать преемником первого в должности капитана города и крепости, а Ксаверий испросил для него у вице-короля пост адмирала флота, о котором просил Атайди. Атайди был, казалось, рад.

Но что-то все же было не так. Ксаверий заметил, что многие, а Атайди более всех других, завидуют Дьогу Перейре из-за его назначения послом в Китае. В середине июня, когда Перейра прибыл на Малакку и Ксаверий стал переносить вещи на его корабль, «Санта-Крус», Атайди показал свое истинное лицо, лишив судно рулевого управления. Такое посольство, заявил он, не отвечает интересам короля, и он не намерен разрешить отплытие.

Ксаверий испытал все средства, стараясь заставить Атайди изменить позицию. Угроза отлучения от Церкви и чтение указа вице-короля в присутствии свидетелей лишь усугубили его гнев. Он вскочил со стула, плюнул на пол, растер плевок ногой и закричал, что эдикты вице-короля его не волнуют. Он продолжал изливать свою злобу, обрушивая на Ксаверия потоки ругательств, которые были слышны даже на улице. Он называл его лживым лицемером и мошенником, подделывающим апостольские послания. Слуги Атайди последовали примеру своего господина. Они подстерегали Ксаверия на улицах и площадях и выкрикивали ему вслед оскорбительные слова: лицемер, мошенник, пьяница и прочие подобные слова. Франциск не осмеливался более выходить из дома.

Жизнь его стала невыносима. Люди, вложившие деньги в товары, которые должен был увезти на своем судне Дьогу Перейра, приходили к нему ежедневно и со слезами на глазах жаловались ему, что Атайди разорил и Перейру, и их. Убитый горем, Ксаверий написал письмо своему «дорогому другу и господину Дьогу Перейре», в котором взял всю вину за его разорение на себя: «Вы с полным правом можете пожаловаться, сеньор, что это я разорил и вас, и всех, кто приходил на ваш корабль».

В конце концов Атайди пошел лишь на одну уступку. Корабль Дьогу Перейры отправиться в Китай, но не сам Перейра. Корабль должен будет взять на борт двадцать пять подчиненных Атайди, и возглавит его человек, назначенный им же.

В Китай любой ценой

Когда посольство Перейры впало у Атайди в немилость, то вместе с этим рухнул и замысел Ксаверия попасть в Китай, получить доступ к королю, освободить португальских пленников и возвестить христианскую веру. Но он не покорился. Он отправится на Шанчуань и постарается найти способ проникнуть в запрещенное королевство, пусть даже ценой свободы или собственной жизни.

Он отплыл 17 июля 1552 года с Альваро Феррейрой, Антонью-китайцем и Криштованом, не взяв с собой тех драгоценных даров, которые намеревался преподнести императору.

Они прибыли в начале сентября и обнаружили множество кораблей, стоящих на якоре в гавани. Побережье было уставлено хижинами, сделанными из ветвей и соломы. Здесь португальские торговцы заключали сделки с китайскими купцами из Кантона. Уезжая, они сжигали хижины. Услыхав, что к ним плывет отец Франциск, все они устремились на берег, чтобы приветствовать его. По его просьбе из соломенных циновок соорудили крошечную церковь, и в следующее воскресенье, 4 сентября, он совершил в ней мессу. Он брался за любое духовное служение, когда только было возможно.

Однако главной его заботой было попасть в Китай, чьи синие горы виднелись совсем близко, маня и зазывая его. Он старался наладить отношения с китайскими купцами, приезжавшими обменивать свои шелка и фарфор на португальский перец и пряности, в надежде найти хоть одного, который согласился бы тайно провезти его в Кантон. Оказалось, что Антонью не может служить переводчиком: он позабыл родной язык. Франциск прибег к помощи одного из переводчиков португальских торговцев. После первоначального обмена любезностями все отказывались. Это было слишком опасно.

Нежданно для него вдруг забрезжил луч надежды. Нашелся один китаец, который скрывал в своем доме в Кантоне португальца Мануэла Шавиша, беглого узника, а теперь привез его на Шанчуань. Он сказал, что за двадцать pikol[3] перца стоимостью в двести крусадо под покровом ночи отвезет Франциска в Кантон на маленьком суденышке вместе со своими сыновьями и слугами, на три или четыре дня спрячет его в своем доме, а потом, перед рассветом, оставит у ворот города. Перу Лопиш, бывший раб, знавший португальский и немного владевший китайским, предложил сопровождать его в качестве переводчика.

Это произошло в середине ноября, когда португальские корабли начинали отплывать на Малакку. Рассказы Мануэла Шавиша о китайских темницах произвели на брата Феррейру устрашающее впечатление. Его мужество пошатнулось, и Франциск отпустил его восвояси. Даже Лопиш, который хотел стать его переводчиком, передумал. Но Ксаверий был непреклонен: он отправится в Китай без своих иезуитских собратьев, в сопровождении лишь китайца Антонью и своего индийского слуги Криштована.

Когда он предстал перед старшим капитаном португальцев, прося у него разрешения, последний попросил его отложить свое плаванье на материк до тех пор, пока не уйдет последний португальский корабль: капитан боялся, что, обнаружив Ксаверия в Кантоне, китайские власти в отместку нападут на португальцев. Все подводили Франциска.

12 ноября он написал свои последние письма. Большой парус корабля, увозившего его письма на Малакку, скрылся за горизонтом с южной стороны острова.

Шанчуаньское одиночество

На Шанчуане воцарились тишина и одиночество. Лишь два корабля по-прежнему стояли на якоре: джонка Дьогу Ваша ди Арагана и «Санта-Крус». Несколько португальцев все еще жили в своих лачугах на берегу. Ксаверий остался теперь один с Антонью и Криштованом. Они страдали от голода и холода; не раз приходилось им выпрашивать у людей хлеб или какую-нибудь пищу. Но даже португальцы иногда терпели нужду, потому что мандарины препятствовали вывозу продовольствия с материка.

19 ноября китайский купец должен был отвезти Ксаверия в Кантон. Он не явился ни в тот день, ни на следующий. 21 утром Ксаверий заболел. Поскольку в лачуге ухаживать за ним было невозможно, 22 его перевели на «Санта-Крус», где ему отвели отдельную каюту. Утром он не вышел и не ответил на стук в дверь. Он был погружен в молитву, и было слышно, как он говорит: «Иисус, Сын Давидов, смилуйся надо мной!»

Его тревожила качка, и утром 23 числа его перевезли обратно на сушу, сунув под мышку пару теплых брюк, а в рукава – несколько миндальных орехов. У него был такой сильный жар, что он напоминал раскаленную плиту.

Его друг Дьогу Ваш ди Араган посоветовал немедленно сделать ему кровопускание, и в ту же среду ему отворили кровь. Ему дали слабительное, но температура все повышалась.

Он уже чувствовал, что смерть близка, и приказал, чтобы его немногочисленные вещи отнесли на корабль. Затем он потерял сознание и начал бредить, но бред его не был бессмысленным. Возводя глаза к небу, он вел горячие беседы с Богом на разных известных ему языках. Среди них был один, который китаец Антонью не мог определить, и который мог быть только его родным языком. Так он разговаривал пять или шесть часов.

В субботу, 26 ноября, он утратил дар речи и уже никого не узнавал. В четверг, 1 декабря, он снова стал разговаривать и узнавать окружающих. Он призывал Пресвятую Троицу и повторял такие слова: «Иисус, Сын Давидов, смилуйся надо мной!»

В пятницу вечером, 2 декабря, Антонью понял, что смерть близка, и решил бодрствовать возле него всю ночь. «Незадолго до рассвета, когда он умирал, я вложил ему в руку свечу. С именем Иисуса на устах он в глубоком мире и покое предал свою душу Творцу Своему и Господу. Он умер перед рассветом в субботу, 3 декабря 1552 года в гавани острова Шанчуань, в чужой соломенной хижине, через десять лет после прибытия в земли индийские».

Ему было сорок шесть лет.

[1] Fidalgo (порт.) – дворянин. Прим. пер.

[2] Т.е. Молуккских островов. Прим. пер.

[3] Pikol – около 61 килограмма. Прим. пер.