Год назад, 29 июня 2020 г., отошёл ко Господу о. Станислав Опеля SJ, первый настоятель Независимого Российского Региона Общества Иисуса в 1992-1998 гг. Ольга Хруль, автор проекта «Церковь с человеческим лицом» на портале Рускатолик.рф, собрала несколько свидетельств и архивных материалов об этом замечательном слуге Господа. С радостью и благодарностью делимся ими. Вечная память!
***
Архиепископ Тадеуш Кондрусевич: «Он подставил плечо, чтобы помочь возрождению Католической Церкви в России»
О. Станислав Опеля приехал в Россию в начале 1990-х годов. Вначале иезуиты обосновались в Новосибирске, потому что епископ Верт — иезуит. Но было понятно, что Москву они тоже не оставят без внимания, я ждал их и был очень рад, когда они появились. О. Станиславу удалось зарегистрировать Независимый Регион Общества Иисуса, они помогали в пастырстве в московских приходах и в преподавательской деятельности в колледже католической теологии.
О. Станислав был легок в общении и твёрд в отстаивании собственных принципов. В 1997 году был принят Федеральный закон «О свободе совести и о религиозных объединениях» от 26.09.1997 N 125-ФЗ, и нужно было провести перерегистрацию ордена. И Опеля проявил твёрдость и умение. В римском праве закон не имеет обратной силы. Основываясь на этом принципе, о. Станислав начал судебную тяжбу, которая завершилась успехом, и уже зарегистрированный регион Общества Иисуса продолжил свою деятельность. Благодаря его настойчивости, умению, дипломатическим способностям, знанию людей ему удалось сохранить статус юридического лица иезуитов, который в России у них есть и по сей день.
Потом иезуиты взяли под опеку московский Колледж католической теологии. Епархия уже не могла его потянуть, не было средств. Иезуиты охотно его взяли, приобрели здание, переоборудовали его, обустроили для учебного процесса.
О. Станислав вынужден был покинуть Россию, но он оставил после себя заметный след. Его заслуга в том, что иезуиты служат в России и сейчас. Я встречался с ним уже после того, как он уехал. О. Станислав остался таким же, каким и был: он так же шутил, был ироничен, по-дружески какие-то вещи критиковал. Это была братская критика, без примеси зла… Только надо было к ней прислушиваться. Эта критика помогала мне, помогала священникам, которые прислушивались к его голосу. Он вместе с иезуитами подставил плечо, чтобы помочь возрождению Католической Церкви в России, словно в память о том, что когда-то благодаря решению именно императрицы Екатерины II иезуиты сохранились как орден.
О. Станислав был мудрым, очень образованным, если он ставил перед собой цель, то обычно ее добивался, и мы видим, чего добился. Пусть добрый Бог возблагодарит о. Станислава радостью Неба за все его труды. Да, он был для всех нас большим даром для всех нас, он был нужным человеком в нужном месте.
***
О. Игорь Ковалевский об отце Cтаниславе Опеле: «Мужественный пастырь»
Я не очень много общался с отцом Станиславом Опелей, но из того, что я знаю из моего опыта, могу отметить несколько вещей. Я приехал в Россию в 1998 году после рукоположения во священники и сразу же с ним познакомился. Первое, на что я обратил внимание – это интеллигентность, высокий уровень образования, в том числе хороший уровень владения русским языком, знание российской культуры и местных реалий.
Второе – это простота. Отец Станислав умел сложные вещи преподнести простым языком. Это очень важно. Он умел понятно говорить, доходчиво объяснять, у него не было никакого высокомерия – по крайней мере я этого не замечал.
И третье качество отца Станислава, которое я бы особым образом хотел подчеркнуть – это его отвага. Отвага, смелость, мужество. Эти качества особым образом необходимы католическому духовенству, которое служит в России. У нас Церковь во многом построена по харизматическому принципу, очень важен харизматичный лидер, а не просто руководитель некоей структуры. И вот отец Станислав в своей отваге, в своём мужестве был именно харизматом. Ведь он умудрился зарегистрировать Независимый Регион Общества Иисуса как монашескую конгрегацию, пройдя через все инстанции, в том числе через Конституционный суд РФ. Умудрился это сделать в те времена, когда прямым текстом нам говорили, что монашеские католические конгрегации не могут быть ни при каких условиях зарегистрированы в РФ как юридические лица. А он сумел это сделать.
О. Станислав работал для блага Церкви с разными людьми, в частности, с известным адвокатом Галиной Крыловой, которую я тоже очень хорошо знаю, она защищала различные религиозные меньшинства, в том числе Свидетелей Иеговы (организация, которая в настоящее время признана в РФ экстремистсткой), которые уже в те времена подвергались дискриминации. Так вот Галине Крыловой при помощи о. Станислава удалось выиграть все процессы. Я знаю по своему собственному опыту, как нелегко это сделать, как нелегко сотрудничать с различными людьми в работе для блага церкви.
Надо признать, что наша поместная Католическая Церковь слишком «местечковая» и до сих пор эта «местечковость» нас тяготит. О. Станислав был одним из тех, кто выходил за рамки этой «местечковости». Будучи поляком, он, тем не менее, сумел понять, что для нормального развития Католической церкви в России необходим диалог с обществом. Этот диалог протекает различным образом и в том числе – через привлечение квалифицированных специалистов, через общение с различными группами населения, не только с католиками, мы ведем экуменический диалог и межрелигиозный диалог. Отец Станислав в этом плане был действительно человеком очень открытым.
Для российских католиков он был, несомненно, мужественным пастырем. Помимо интеллигентности, доступности и простоты, я хочу отметить именно мужество. Судебный процесс по регистрации Общества Иисуса в те времена это был акт действительно великого мужества, поэтому я называю его мужественным пастырем.
***
О. Себастьян Прието Силва SJ: «Отец Станислав был большим даром для всех нас!»
Господь знает, когда Он даёт свой дар, и отец Станислав был даром для Католической Церкви. Даром не только для Общества Иисуса, не только в Польше, во Франции, в Риме, а здесь в России. Слава Богу, что он был в это время! Я думаю, что такого человека, такого священника нам очень не хватает. Я это говорю вовсе не потому, что я тоже иезуит. О. Станислав был похож на пророка, он знал, что будет, он умел читать знаки времени. Мне было бы интересно с ним поговорить именно сейчас об этом!
Это удивительно, но отец Станислав никого не боялся! Он был осторожным и вместе с тем смелым человеком. Он был послушен, но никогда не боялся говорить правду, то, что он думает, смело высказывал своё мнение.
Он долго жил в одиночестве. У него была собачка такса по кличке Бен.
Я познакомился с отцом Станиславом в 1995 году. Меня отправили в Россию из Сантьяго в Чили для изучения русского языка и русской культуры, а также прохождения практики в другом регионе. Общество Иисуса в России живет иначе, чем в Чили или Латинской Америке.
Когда я пытался распознать свое призвание, чтобы работать в России, здесь уже был американский иезуит о. Майкл Десжардинс, который ранее служил в Чили 16 лет и тоже мечтал о России. И я написал о. Майклу в Новосибирск, который спросил обо мне о. Станислава. Как я ждал ответа на это письмо!! В конце концов через шесть или восемь месяцев, в конце учебного года, я получил письмо не от о. Майкла, а от провинциала российского региона о. Станислава, и в нем был положительный ответ. Это было в 1994 году. До сих пор я храню это письмо.
Три месяца я жил в Новосибирске. Я вернулся в Чили и через год меня отправили в Москву, где я работалсекретарём о. Станислава почти два года.
Первое впечатление от знакомства с о. Станиславом – это его скромность. Для нас, иезуитов, провинциал – это очень известный и важный человек. Например, провинциал Италии имеет в подчинении примерно 300 иезуитов, в Польше есть даже две провинции, и о. Станислав когда-то был провинциалом одной из них.
Я уже не помню, по какой причине, но меня не встретили в аэропорту, и я приехал на такси домой к о. Станиславу уже под утро, в пятом часу. Провинциал открыл мне дверь в пижаме. На следующий день я не переставал удивляться: провинциал в джинсах варил на кухне картошку и готовил суп. Я был в шоке: как это возможно? Когда я однажды вымыл плиту (для нас, иезуитов из Латинской Америки, это нормально), он как-то растаял сразу, и мы стали дружны. Я сначала боялся смотреть ему в глаза – у него был цепкий взгляд. Но когда он понимал, что ты ничего не скрываешь, что ты открыт, он тоже открывался.
Постепенно мы знакомились друг с другом, а я тогда ещё ни бум-бум не говорил по-русски. Он постоянно меня спрашивал, всё ли у меня хорошо, как я поживаю, не холодно ли мне, и это было так искренне.
А еще он был человеком науки! Умных людей много, а вот мудрых, способных к научному поиску… О. Станислав преподавал в то время в колледже. После того, как в 1997 году президент Ельцин подписал «Закон о свободе совести», содержащий определенные препятствия для жизни католических монахов в России, жизнь у иезуитов стала сложнее, но о. Станислав справился с возникшими трудностями и сохранил структуру ордена.
Он не чурался журналистов. Помню, что даже репортёры первого канала приезжали к нему домой, чтобы сделать с ним интервью (надеюсь, оно сохранилось и его можно найти).
Как позже выяснилось, у о. Станислава были разные секретари, и хорошие, и не очень, но он никому не отказывал. Как вы видите, я рассказываю немного о другом Станиславе, более домашнем, близком и родном, потому что он стал для меня таким.
Я долго учился в Италии, писал докторскую диссертацию и в то время познакомился с собратьями из Польши, которые, узнав, что я друг отца Станислава Опели, сказали: «Вау! Ты как бог. Потому что святой Игнатий и Опеля – это одна линия, и ты, Себастьян, рядом…»
Как человек о. Станислав стал для меня примером, у него всегда было хорошее настроение, он общался с доброй иронией и юмором. Он был первым секретарём Конференции католических епископов России. В то время мы – четверо иезуитов, о. Станислав, о. Октавио Вильчес Ландин (ныне покойный), о. Янез Михельчич (он сейчас в Бишкеке) и я – жили и работали в квартире на улице Трофимова. Я был самый молодой из всех, студент (в Обществе Иисуса таких называют «схоластиками»). Потом меня отправили в Рим учиться, но я всегда был в контакте с отцом Станиславом потому что потом он для меня стал другом, мудрым старым другом. Меня могли направить учиться или в США, или в Европу, или в Питер, в семинарию, чтобы одновременно заниматься русским языком, но через какое-то время сам отец Станислав решил, что нужно учиться в Риме, в Григорианском Университете.
Он много страдал из-за того, что его выгнали из России. Для него было очень трудно покидать Россию, потому что он чувствовал отцовскую ответственность за нас – иностранцев, которых он пригласил в Россию.
О. Станислав любил нас, потому что мы, латиноамериканцы, хотели работать здесь, хотя много вещей для нас трудны, в первую очередь – язык. Однако по характеру, по ментальности мы, латиноамериканцы, очень схожи с русскими людьми. Я заметил, что людям из Европы было труднее адаптироваться.
Эмоционально мне как латиноамериканцу в России было легко, но язык для меня был очень труден, очень. Когда я увидел храм на Малой Грузинской в Москве, я был в шоке. Мы приехали в собор на рукоположение отца Вадима Шайкевича. Он был поделён на этажи, потолки были невысокими. Да и храм св. Людовика тогда был совсем другим, пол в нём был деревянный… К сожалению, мы забываем, что были трудные времена, и условия жизни были не столь комфортны, как сейчас, но я помню много верующих тогда, я до сих пор очень люблю служить Мессу в храме св. Людовика. Я помню, как в одно Рождество Алла Протасова играла на синтезаторе со скрипачом и мной (флейтистом) внизу возле алтаря, потому что было очень много людей! Из-за трудностей и ситуации того времени, мне кажется, наша Церковь тогда была сильнее.
После изгнания из России о. Станислав вернулся в польскую провинцию, потом была работа в Бельгии, при Европейском парламенте, в иезуитской общине, которая там есть до сих пор, если не ошибаюсь. Потом был Страсбург, куда я приезжал к нему помогать на три дня в библиотеке, он просил меня приехать к нему.
Я могу сказать, что работать с ним было очень легко: потом у меня был другой провинциал, и я могу сравнить. О. Станислав любил порядок, и я люблю порядок. Он любил, чтобы всё было ясно, и я люблю, чтобы всё было ясно. Тогда мы работали отлично.
Он долго жил во Франции и уже не был таким поляком, больше европейцем, очень любящим французскую культуру, и в Польше его называли «французом». Он очень красиво говорил по-французски. Польским, русским, итальянским и, если не ошибаюсь, немецким он владел свободно. Между собой мы разговаривали по-русски. Если я что-то не понимал, он пытался объяснить по-итальянски, но я не знал итальянского и тогда нас спасала латынь (я в то время как раз занимался латынью, и это был тот язык, который нам помогал). Это было смешное для меня время, когда я три месяца вообще не говорил по-испански – тогда же не было ни WhatsApp, ни телефонов с такой связью, как сейчас.
Он прямо говорил своё мнение, и я очень уважал в нём эту черту. После моего возвращения в Сантьяго из Новосибирска в 1996 г. меня снова тянуло в Россию, я мечтал хоть завтра приехать сюда на миссию, Но о. Станислав говорил: нет-нет, тебе надо закончить философию, это будет твоей базой для изучения богословия и потом для служения в России. Он знал это твёрдо, умело опекал и направлял меня в образовании. Он пытался меня направить, что бы мой путь был верным.
У о. Станислава было золотое сердце… Я успел поговорить и с ним за неделю до того как он умер, и отчетливо осознал, что именно таких мудрых людей, у которых есть сила и желание без страха служить Богу, сегодня не хватает и нам, иезуитам, и Церкви!
***
Российская католическая газета СВЕТ ЕВАНГЕЛИЯ № 16 (167) 19 апреля 1998 г.
Разговор с о. Станиславом Опелей:
«К России нужно относиться как к нормальной стране»
Беседовала Татьяна Томаева
Почему-то в нашей стране на иезуитов народ и верующий, и неверующий смотрит по-особому, не так, как, например, на францисканцев или доминиканцев (но те, вроде, не обижаются). Деятельность иезуитов уже настолько мифологизирована, что и здравомыслящему человеку может показаться, будто они «натурально окатоличивают» Ивановых, Петровых, Сидоровых…
Как же на самом деле монахи Общества Иисуса относятся к России и местным католикам? Об этом наш корреспондент беседует с о. Станиславом Опелей.
— Давайте поговорим о российской католической общине. Как по-вашему, какими чертами определяется культурное своеобразие этих людей?
— Мне все-таки еще трудно говорить об этом, потому что я немного знаю лишь московскую общину, а также католиков, живущих в Сибири и в Средней Азии. Я бы сказал, что они все разные. В Москве большинство католиков — это люди, которые пришли в Церковь начиная с 60-х годов и позднее. Большинство из них не было воспитано в католической традиции. В этой московской среде есть около 20% россиян еврейского происхождения. Есть католики — эту среду я, правда, меньше знаю — польского, литовского, немецкого происхождения, всегда (т. е., на протяжении уже пары веков) жившие в России. Они сохранили веру и способы выражения этой веры такими, какими они были, наверное, еще до революции. Эта среда может выглядеть даже консервативной, во всяком случае, очень традиционной…
— И не склонной меняться…
— Наверное… Хотя, в течение более чем шести лет, что я живу здесь, я замечаю, что изменения все-таки есть. Они сами, хотя и не все, начали понимать, что те формы выражения веры, которые подходят им, не подходят молодежи. Но в целом, как мне кажется, люди разного происхождения живут вместе мирно. В Акмоле, где я недавно был, мессы служатся на русском, что не мешает людям до мессы и после мессы молиться на национальных языках. Польские бабушки отвечают по-немецки, когда молятся немки, те отвечают по-польски, когда польки молятся. А когда я принимал исповедь, немцы, поляки, украинцы говорили на своих национальных языках лишь пару вступительных слов. Все остальное уже было по-русски.
Это показывает, что люди иностранного происхождения в России уже сильно обрусели. Даже если они питают какие-то чувства к своей исторической родине, не все хотят туда уезжать. Как сказала одна 94-летняя польская бабушка: «Для меня Польша — отчизна, а Сибирь — родина».
— А почему вы особым образом упомянули о католиках еврейского происхождения?
— Потому что, как мне кажется, первые обращения к вере и, в частности, к католичеству, начались именно в этой среде. По крайней мере в Москве, возможно и в Петербурге, не знаю, как в других городах. Для меня в России это очевидно.
— А как вы думаете, почему некоторые из россиян, придя к вере, сделали выбор в пользу католичества?
— В России еще в XIX в. была тенденция разделения на западников и славянофилов. И сейчас тоже можно сказать, что католичеству более открыта западническая среда. Но вообще-то, естественно, большинство людей, которые в России обращаются к религии, идут все-таки в Православную Церковь.
— Нельзя ли, в таком случае, сказать, что, раз существует «западническая среда», то «западная» составляющая присутствует и в самой русской культуре?
— Так утверждают некоторые, но мне кажется, что сильного и непосредственного влияния Запада на русскую культуру не было.
— Несколько выше вы говорили о двух типах российских католиков. Интересно, когда священник-иностранец направляется работать в Россию, осознает ли он, что здесь ему придется столкнуться с существованием двух столь разных в культурном отношении слоев?
— Прежде всего, я, как поляк, вижу, что существует разница между культурой современной Польши и культурой местных, российских поляков. Они, конечно, сохранили какое-то пристрастие к польской культуре, но их собственная культура уже почти ничем не отличается от культуры русских. Наверное, то же самое можно видеть в немецкой, украинской или литовской среде. Это довольно искусственное разделение. Неправильно считать, что католики польского, немецкого, литовского происхождения какие-то другие, чем русские католики. Если и есть разница между ними, то не на основании происхождения, а на основании образования. Возможно, простые люди, которые преобладают в среде национальных католических меньшинств, чувствуют, что этим русским интеллигентам-католикам хотелось бы чего-то, к чему они не привыкли, а эти самые русские, с другой стороны, утверждают, что Католическую Церковь в России полонизируют, германизируют, литуанизируют… У меня уже давно сложилось такое впечатление, что каждый ищет виноватого на другой стороне.
— Но все-таки католикам «по происхождению», наверное, чисто психологически легче интегрироваться в Церковь, чем людям, не имеющим католических корней, ведь им есть куда возвращаться?
— Это, по-моему, не совсем так. Не все люди польского или немецкого происхождения сохранили веру. Например, в Иркутске до революции была католическая община, из которой за долгие годы почти никого не осталось. Люди отошли от веры и возвращаются только теперь. Карагандинские немцы, например, сохранили веру, потому что создавали семьи в своей среде. Вера была одним из элементов их национальной принадлежности. Но большинство поляков потеряло свои католические корни и теперь находятся в том же положении, что и русские.
— Наверное, трудно отрицать, что русской католической культуры как таковой не существует. Западная культура хоть и притягательна для русских, по сути для них не «своя». Православная духовная культура — тоже, хотя бы потому, что эта традиция была давно прервана и почти никто из нас, русских, не был в ней воспитан. Не кажется ли вам, что если должна существовать российская католическая культура, то она не может быть ни подражанием культуре западных стран, ни имитацией культуры православной, а только чем-то принципиально новым?
— Да, вы правы, в России говорить о существовании православной культуры после более чем семидесяти лет советской власти… ну, можно, конечно, но если учитывать влияние на людей жизни при советской власти. Осталась, конечно, чисто церковная культура, прежде всего литургия, и ее достижениями вполне можно воспользоваться. Католическая Церковь в России должна воспринять элементы общероссийской культуры, в том числе и православной. Но это могут сделать только сами русские, а не мы. Пока они этого не сделают, всегда можно будет жаловаться на то, что кто-то сделал плохой перевод, что песни иностранные…
Но если случится так, что русские католики замкнутся в своей среде… Может начаться возвращение к православным корням, или поиски чего-то другого, например, на основе постсоветской культуры. Но в самом лучшем случае таким образом будут выработаны лишь формы российского католичества, которые будут закрыты для иностранцев.
— Что касается иностранцев… Не так уж редко приходится слышать сетования на то, что некоторые наряду с христианской верой — что замечательно — активно насаждают свойственные им формы культурного выражения этой веры в среде российских католиков, что вызывает уже меньший восторг.
— В любой стране, где работают иностранцы, есть напряжение и даже конфликты между местными и неместными. Если встреча иностранцев с русскими должна приносить какой-то положительный плод, то должна быть открытость с обеих сторон. Только при этом условии может быть плодотворный диалог, который заключается не только в словах, но и во встрече разных христианских культур.
Что делать, если здесь во время советской власти не было никакой религиозной культуры? В таких условиях заметно даже самое малое изменение. Стоит только кому-то из вас прийти в церковь, и ваш культурный облик уже изменится и будет отличаться от стопроцентно светской культуры, в которой вы выросли. И должен отличаться. Правда, как это происходит на самом деле, в хорошую или плохую сторону — это уже другой вопрос.
Культурное влияние, осознаем мы это или нет, существует всегда. Правда, в прошлом проповедь Евангелия в разных странах сопровождалась культурным империализмом, насаждением европейской культуры. Но с другой стороны, без диалога, без взаимодействия невозможно осознание людьми ценности и самобытности своей собственной культурной традиции.
— У людей, приезжающих работать в Россию, нередко замечаешь такое преклонение перед русской, в первую очередь православной, культурой, что становится как-то неловко за себя, за то что ты — католик и не оправдываешь самых возвышенных ожиданий…
— К сожалению, такие люди, выражающие неумеренное восхищение русской православной духовной традицией, смотрят на Россию как на экзотику, а не как на реальную страну, со своими достижениями и недостатками. Боюсь, что ничего, кроме своего восхищения, они русским дать не могут. К России надо относиться как к нормальной стране — только на такой основе возможно сотрудничать. Мне кажется, что помочь России могут не они, а люди, которые будут реально оценивать ситуацию здесь, относясь к ней одновременно положительно и критически.
— Что хорошего может дать католичество России?
— Я думаю, что католичеству в большой степени присуща деятельность, активность. Я это рассматриваю как положительное явление, — и со мной согласны некоторые православные. Например, католические священники занимались катехизацией в деревнях. В России этого не было. Я знаком с мнением, что успех коммунизма в России в какой-то степени вызван тем, что русская глубинка так и не была христианизирована. Не знаю, так это или нет, но если сравнить с другими социалистическими странами — ведь нигде атеизация не произошла так быстро. Но если деятельность сводится к комсомольскому «активизму», к которому, надо заметить, весьма склонны и сами русские католики, — то ничего хорошего в этом нет.
— Как вам кажется, а может ли католичество «на русской почве» в свою очередь чем-то обогатить Церковь во всем мире?
— Католичество на Западе в какой-то степени подвержено формализму. Думаю, что восточная традиция могла бы оказать положительное влияние, смягчив этот формализм, подчеркнув другие аспекты духовности, которые упускаются из виду.
— Что такое инкультурация применительно к сегодняшней России?
— Проповедь Евангелия всегда инкультурировалась, даже когда самого понятия еще не существовало. Еще св. Павел, говоря в ареопаге о Христе, использовал греческие понятия. Ситуация католичества в России отчасти похожа на проповедь апостолов в Греции, хотя я все-таки не назвал бы русских язычниками. Павел, проповедуя грекам, занимался инкультурацией, но и греки должны были принять некоторые вещи, незнакомые им, новую систему ценностей. В проповеди христианства нужно лишь отличать существенное от несущественного. Не надо навязывать людям того, что не нужно. Хотя и того, что нужно, навязать никто никому не может.
***
СВЕТ ЕВАНГЕЛИЯ № 3 (154) 18 января 1998 г.
Разговор с о. Станиславом Опелей:
«Нерешаемых проблем не бывает»
Беседу записал Олег Моисеев
Главным общехристианским событием минувшего года стала Европейская экуменическая ассамблея в Граце, в которой впервые принимали участие все основные христианские Церкви бывшего СССР. По окончании этого грандиозного форума многие его участники обратили внимание на один весьма парадоксальный факт, а именно: российским христианам (подразумевая не только представителей церковной иерархии, более или менее регулярно встречающихся на разного рода официальных мероприятиях; но и достаточно широкие слои мирян), чтобы, наконец, по-настоящему познакомиться и пообщаться друг с другом, пришлось ехать в Австрию!
В особенности это относится к протестантско-католическому диалогу, который в России, можно сказать, еще толком и не начинался. Так почему бы нам не попытаться разобраться в сложившейся ситуации? — подумали мы и предложили побеседовать на эту актуальную тему двум хорошо известным в христианских кругах людям, — настоятелю независимого российского региона Общества Иисуса о. Станиславу Опеле и преподавателю Московской богословской семинарии евангельских христиан-баптистов, кандидату исторических наук Владимиру Солодовникову.
О. Станислав Опеля. — На уровне официальных представителей Церквей совсем мало контактов. Усилия Ватикана и Апостольских администратур направлены в первую очередь на диалог с православными. Существует довольно много протестантских деноминаций, и встречаться с ними сложно практически. Недавно я был приглашен на одну межконфессиональную и межрелигиозную встречу, где были адвентисты, мусульмане, иудеи, православные… Дискуссия завязалась очень интересная, и могу сказать, что моя позиция — и личная, и как католика — была ближе к протестантам и даже иудеям — чем к православным. Православную Церковь представляли сотрудник Отдела внешних церковных сношений и проректор Свято-Тихоновского института, сказавший, что доктринального диалога быть не может, поскольку истина одна и она — именно в Православной Церкви. А на всех других уровнях, по его мнению, можно сотрудничать.
Владимир Солодовников. — По-моему, нет проблемы, которую христиане разных конфессий и деноминаций не могли бы вместе обсудить — на основе Священного Писания. У нас у всех есть нечто общее, а точнее Некто — распятый Спаситель. Идея христоцентричности способна, во-первых, снять массу расхожих представлений — например, будто бы протестанты и члены Общества Иисуса — это какие-то враги, нечто совершенно несопоставимое — одни сторонники Реформации, а другие — Контрреформации. Христоцентричность свойственна и тем, и другим и может объединить христиан разных конфессий.
Только Господь является монопольным держателем истины. Никто — ни протестанты, ни уважаемые братья католики, ни братья православные — не может на это претендовать. У нас по каким-то причинам может не получиться богословского диалога, но вполне возможно в духе христоцентричности вести диалог, обсуждать и даже разрешать проблемы нравственные или общественные. При таком диалоге стороны должны изначально отказаться от того, что одна сторона может быть единственным держателем истины.
С. О. — Да, смысл диалога в том, чтобы вместе пытаться найти истину. Но он был бы утрачен, если бы все мыслили одинаково. По-моему истина, и об этом в Евангелии сказано, не формулировка, а процесс, ведь Иисус сказал: |Я Путь, Истина и Жизнь|. До разделения христиан, до эпохи Реформации сколько было различных диспутов — даже во время первых соборов. Даже между Петром и Павлом! Когда Петр и еврейская христианская община хотели, чтобы язычники принимали закон Моисея и обрезание, Павел был против, и он победил. Это развитие учения, процесс, и, как в каждом процессе, в нем есть свои «за» и «против».
В. С. — Если мы представим многоконфессиональность как некую данность, дарованную Богом (мы очень часто на это сетуем, говоря, что |разодрали ризы Христовы|), то мы должны подумать и о том, почему Господь ее попустил. Видимо, это тоже Промысел Божий, поскольку разные деноминации, например, если брать протестантизм, имеют интересный положительный опыт — в богословии или каком-то практическом служении. То же самое и в Католической Церкви. Ну, допустим, религиозные ордена- ведь они тоже не зря возникли.
Перед христианами стоит задача совмещения их опыта. И здесь возможно говорить о понятии Вселенской Церкви — не идеальном, а совершенно реальном. Многие сейчас ругают слово |экуменизм|, и баптисты его тоже не любят. Но ведь проблема не в соединении несоединимого, а в том, что вполне можно накладывать одно на другое, дабы получить более целостную картину. И те диалоги, даже тот, который мы сейчас ведем, — не просто обмен мнениями. Вот собрались два человека, поговорили для газеты и, как это в песне поется, каждый пошел своей дорогой, а поезд пошел своей. На самом деле — это не простое сотрясание воздуха.
Конечно, комично получается, когда католики и протестанты из России приезжают в Грац, чтобы пообщаться друг с другом. С одной стороны, сей факт вызывает улыбку, а с другой, — очень грустно. И также грустно, что на официальном уровне подобные контакты происходят чаще всего на разного рода больших торжествах. Я, как преподаватель Московской богословской семинарии евангельских христиан-баптистов, могу предположить, что многим ученым-протестантам был бы интересен научный диалог с католическими учеными. Скажем, изучается история Западной Церкви — пожалуйста, протестантам читает курс преподаватель Колледжа Фомы Аквинского. А через некоторое время об этом же говорим мы сами — у студентов появляется возможность сопоставить подходы. Древние говорили, что истина есть расстояние между крайностями. Это интересно.
С. О. — Это действительно интересно. Я предполагаю, какими будут плоды такого диалога, но думаю, что если понимать его не как защиту своей позиции, но как совместные поиски истины, тогда, слушая моего партнера, я могу осознать, в чем я лично мог бы углубить мою веру в Бога, независимо от существующих разногласий между нами. И не надо говорить, что их нет. Они есть, и если не будет этого разговора, они будут всегда только накапливаться. Диалог не должен быть тактикой по привлечению собеседника к себе. В декрете II Ватиканского Собора |Unitatis redintegratio| говорится, что во всех христианских вероисповеданиях есть общие элементы и общая историческая база.
Существуют, конечно, и различия — в отношении протестантских деноминаций речь идет прежде всего о таинствах. Но это не значит, что протестанты, не приемлющие таинств, должны принять католическую или православную доктрину. Однако если мы все же говорим о таинствах, какой-то их элемент все равно может обогатить молитву протестантов и наоборот: какие-то моменты протестантских собраний, основанных на изучении Библии, способны обогатить католиков. Откровенно говоря, экзегезис начался с Реформации — и это положительное влияние протестантизма на католичество.
Единство — это не монолит. Различия есть и будут, но они существуют, чтобы подчеркивать единство в главном.
Корр. — Мы говорим сейчас об идеальной модели диалога, о его возможных плодах. А что реально мешает сегодня диалогу между католиками и протестантами здесь, в России?
В. С. — Хорошо, только я сначала закончу свою мысль и позволю себе немного пофантазировать. А многие гипотезы, как известно, имеют свойство материализоваться. Если мы сейчас не готовы к обмену преподавателями — то к обмену статьями, публикациями вполне готовы. Это стало бы определенным шагом. Мы издаем свой журнал |Путь богопознания| и открыты к тому, чтобы в нем были публикации католических авторов. И, с другой стороны, у римо-католиков множество интересных журналов. Мы могли бы наладить таким образом обмен идеями. У нас в семинарии есть библиотека с очень хорошим фондом, возможность получать интересную западную литературу. Я знаю, что наши студенты ездят в храм на Малой Грузинской и покупают католические книги, не потому, что стали католиками, а потому что знают, — там есть очень добротная литература. Но ведь можно наладить межбиблиотечный обмен.
Академические круги к диалогу готовы. И если школа сделает шаг навстречу другой школе, то следующим шагом будет церковный, и потом мы можем говорить дальше. А если диалог состоится, то будут сметены многие стереотипы.
С. О. — Более широким контактам мешают не в последнюю очередь просторы страны — в наших российских администратурах, например, очень непросто даже более или менее периодически собирать священников и монахинь. И потом, структурам Католической Церкви в России только 5-6 лет, и надо было начинать с собирания, так сказать, своих сил, которые и сейчас пока еще достаточно разобщены. А в связи с с этим также здесь все вынуждены заниматься всем. Но надо начинать и, скажем, в Москве это возможно — мы все в одном большом городе. Требуются лишь инициатива — в том числе и организационная.
В. С. — Я знаю, что протестантские учебные заведения если и не готовы к диалогу, то по крайней мере проявляют к нему большой интерес. Как потенциальные участники диалога протестанты не потеряны для организаторов таких встреч.
Еще о проблемах. Я вообще, простите за «высокий штиль», кладу свою жизнь в борьбе с заезженными и устоявшимися представлениями, которые ничего общего с христианством не имеют. Многим же они дороги как память, как рубашка, которой они боятся лишиться. Я говорю о протестантской среде. У нас очень много стереотипов. В сознании, допустим, среднестатистического баптиста (даже если это человек более или менее образованный) католик воспринимается как нечто экзотическое, реликтовое — этакий привет из средних веков.
Если же кто-то из этих баптистов занимается еще и историей Церкви, то сразу у него возникает мнение, что католичество — это нечто враждебное, своего рода западный вариант православия. Этот стереотип достаточно реален, хотя зачастую многие русские протестанты даже не задумываются о католиках: ну есть они — и пусть себе.
Другой момент, препятствующий диалогу. Дело в том, что стереотипы существуют не только в сознании верующих, но и во внешнем мире. Мы с о. Станиславом оба преподаем в Московском экстерном гуманитарном университете, руководство которого задумало как-то провести круглый стол с участием православных, католиков и протестантов. Пришли на него только мы двое. И хотя студенты остались довольны нашей беседой, но после нее выяснилось, что и они, и организаторы встречи рассчитывали на публичное «побоище» между католиком и баптистом. Я видел на лицах некоторых молодых людей искреннее разочарование тем, что этого не произошло!
С. О. — Да, это тоже один из стереотипов…
В. С. — Вот так о нас думают! Увы, значит мы даем повод. А если (по мнению обывателя) православный присоединится к такой беседе, то драка будет по полной программе.
Мы говорили тогда четко с позиций своих Церквей, и меня нельзя было заподозрить в тайном католицизме, а о. Станислава — в тайном баптизме. Но удивительно-то было, что мы говорили об одном и том же почти одно и то же. И в какой-то момент у слушателей поэтому возникло разочарование: они ждали от нас доказывания с пеной у рта своей правоты.
Стереотипы странная вещь. «Мы так думаем…». А раз так думаем, то мы так и делаем. Сократ говорил, что есть прямая взаимосвязь между нашими мыслями и делами. Россияне — и верующие, и неверующие — плохо умеют думать. К сожалению, и в наших Церквах к разуму преимущественно относятся не как к духовному дарованию. Очень часто мы можем слышать разговоры о противопоставлении сердца и ума, разума и чувства, науки и веры. И первое следствие отсутствия работы мысли — это устоявшиеся формулировки. Так легче, потому что если выйти за пределы стереотипа, то…
С. О. — Выяснится, что все не так просто и легко, как думаешь, и скорее всего в действительности все обстоит как раз так, как и не думаешь!
В. С. — И что протестанты вовсе не враги католикам, а если между ними существуют расхождения, что-то тут другое, а что? Над этим надо думать.
Рядовой студент гуманитарного вуза полагает, что протестант — это некто протестующий против католицизма. Забывая, что в самом названии кроется латинское слово «pro Testamentum» — «за Завет», «за Слово Божие». И здесь совершенно другой акцент.
Стоит еще раз подчеркнуть, что стереотипность мышления весьма характерна именно для России. И главная проблема — в отношении к разуму как к духовному дарованию. Что есть вера? Это осуществление ожидаемого, по словам апостола Павла. В другом месте он пишет: «праведный верою жив будет». Таким образом, вера идентифицируется с жизнью, а жизнь — это мобилизация всех сил человека: и разума, и чувств.
С. О. — Мне, иностранцу, тяжело говорить о российских стереотипах. У нас тоже они есть, но это редко относится к вере. Я вообще не вижу возможности мыслить стереотипами, поскольку это попросту признак отсутствия мышления как такового.
Корр. — Как преодолеть все эти проблемы? Если пока намечается диалог между католиками и протестантами только на уровне ученых мужей, церковной интеллигенции, — то каковы пути его распространения, скажем так, вширь?
С. О. — Интеллигенция всегда пытается влиять на другие слои общества. Если будут открываться навстречу друг другу образованные люди, принадлежащие к разным конфессиям, то потом они ведь встречаются в повседневной жизни с другими людьми. И это сказывается так или иначе.
Хотя различных предубеждений меньше среди «простых» людей, чем среди «людей науки».
В. С. — Что касается перспектив, то, по-моему, в России диалог католиков и протестантов возможен хотя бы потому, что они никогда в нашей стране не были врагами. Это феноменальная вещь! В Западной Европе были многочисленные войны, Варфоломеевская ночь, современная Северная Ирландия… Но в России имеется уникальный опыт, по Промыслу Божию, а мы его не используем.
Я слышал такое мнение, что будто бы католиков и протестантов могут только несчастья сблизить. Закон, дескать, вышел дискриминационный, и вот вам повод для сотрудничества.
С. О. — Такой «помощи» не хватит на длительное время, потому что объединяет в данном случае общий враг. И это не развивает внутренней жизни Церкви, поскольку действует формула: «Я не виноват — виноват внешний враг». Временное союзничество.
В. С. — Совершенно верно, и на этом не надо поэтому акцентировать внимание. У нас есть другая база. На Западе диалог католиков с протестантами весьма осложнен историческим опытом.. Может быть, как раз Россия и Восточная Европа и есть то место, которое Христос определяет для по-настоящему серьезного диалога.
С. О. — Возможно. Кстати, в Польше в конце XVI века, когда состоялась первая подобная встреча в Торуни, общая база для такого диалога оказалась сильнее существовавших различий между двумя вероисповеданиями.
В. С. — На самом деле среднестатистические верующие в Церквах не готовы это принять разрушения привычных стереотипов, потому что для них это будет большим потрясением. Но надо делать первые шаги в этом направлении, а дорогу осилит идущий.
***
ССЫЛКИ НА ИНТЕРВЬЮ С О. СТАНИСЛАВОМ НА ДРУГИХ РЕСУРСАХ:
Павел Смоленьский
Отец Станислав Опеля: Я переночевал в прикостельном сарае
Елена Барзова, Гаянэ Мурадян
Станислав Опеля. «Ну что со мной сделают? В худшем случае — убьют»
Свежие комментарии