Франциск Ксаверий — «святой Павел» Общества Иисуса

3 декабря Католическая Церковь вспоминает святого Франциска Ксаверия (Francisco de Jassu y Javier, 1506-1552), одного из основателей Общества Иисуса, миссионера.

Франциск родился в небольшом семейном замке в Наварре, на севере Испании, и получил там свое раннее образование.

В 1525 году он покинул Хавьер, замок своей матери недалеко от Памплоны в Наварре, чтобы учиться в Парижском университете. Франциск поступил в Коллегию святой Варвары, где стремился сделать успешную академическую карьеру. За три коротких года он получил степень и читал лекции по философии. В упомянутой коллегии обстоятельства положили начало духовной карьере Ксаверия. Через своего соседа по комнате святого Петра Фавра Франциск стал другом Игнатия Лойолы. Эти отношения постепенно изменили его жизнь.

Игнатий пережил радикальное обращение ко Христу и посвятил свою жизнь помощи другим в их духовных поисках. Он призывал своих друзей отдать свою жизнь Христу, отказаться от собственных планов и следовать замыслу Господа для своей жизни. Хотя Франциска тянуло к идеалам Игнатия, он не спешил делать их своими. Он сопротивлялся магнетическому влиянию Игнатия в течение шести лет, потому что это угрожало идеалу комфортной жизни ученого с обеспеченным церковным доходом, к которой он стремился.

Он воистину был «тестом, замесить которое великому формовщику людей было труднее всего», – такое свидетельство дошло до нас, вероятно, от Фавра.

Когда Франциск принял решение, ему в голову пришел текст Быт 12, 1: «Покинь свою страну и свой народ, покинь семью своего отца и отправляйся в страну, которую Я укажу тебе». Этот стих окажется для него пророческим, учитывая какой неожиданный поворот примет его жизнь в скором будущем.

В 1534 году Франциск Ксаверий был в числе первых семи человек, решивших официально присоединиться к общине Игнатия Лойолы. Они были первыми иезуитами, и через три года Франциск был рукоположен в священники. У Лойолы были долгосрочные планы на Ксаверия в качестве ученого и учителя, но обстоятельства сорвали их. С самого начала иезуиты пользовались большим спросом, и Игнатию приходилось изо всех сил стараться удовлетворить все запросы. Король Португалии Иоанн III попросил шестерых человек для миссионерской работы на португальских территориях в Индии. Игнатий сказал, что может выделить двоих: Симона Родригеса и Николаса Бобадилью, которые должны были отплыть в Гоа в 1541 году. Однако в последний момент Бобадилья серьезно заболел. С некоторым колебанием и беспокойством Игнатий попросил Франциска занять место Бобадильи. Таким, случайным, образом, Ксаверий начал свою жизнь в Обществе (еще до его официального утверждения) в качестве апостола Востока.

Франциск Ксаверий считал, что никто не мог быть хуже подготовленным для несения Евангелия в далеких краях, чем он. Но он ошибался. По пути из Лиссабона в Гоа Франциск уже успел проявить себя как жизнерадостного и щедрого человека, и эти черты впоследствии стали визитной карточкой его работы. Благодаря своему личному обаянию он подружился с самыми суровыми моряками на корабле. Затем он вовлекал их в «апостольские беседы», стараясь привлечь их ко Христу.

Его миссионерские путешествия привели его во многие места по всему миру. Кроме Индии, он попутно помогал во многих ранее установленных миссиях; в том числе в Мозамбике и Малинди (Кения) в Африке, Сокотре (остров у побережья Сомали) и Гоа (район на западном побережье Индии и главный португальский центр) и других общинах в южных прибрежных районах.

В 1549 году Ксаверий начал первую христианскую миссию в Японии, где он служил более двух лет. В 1552 году он отплыл, чтобы начать первую христианскую миссию в Китае. Однако, когда он прибыл, ему не разрешили высадиться на материке. В течение трех месяцев он ждал на острове недалеко от Кантона, пытаясь попасть в страну. Он умер на острове от острой болезни в возрасте сорока шести лет. Ксаверий был канонизирован Григорием XV 12 марта 1622 года одновременно с Игнатием Лойолой.

Святой Ксаверий входит в число величайших миссионеров в истории христианства. Историки оценивают количество крещений примерно в 30 000 человек; предание приводит цифры до 100 000. 

В своей страсти к распространению Евангелия, простом послушании и смиренном пренебрежении к себе святой был близок к совершенному подражанию Христу.

По материалам: https://www.loyolapress.com/catholic-resources/saints/saints-stories-for-all-ages/saint-francis-xavier-1506-1552/, https://www.xavier.edu/mission-identity/xaviers-mission/who-is-francis-xavier

***

Адаптация нескольких глав из книги И. Эчаниса «Страсти и слава. История Общества Иисуса в лицах»

ОСНОВАТЕЛИ. ОПУС О КСАВЕРИИ (1506-1552)

Ядро

История Общества Иисуса началась в комнате парижской Коллегии св. Варвары, расположенной на верхнем этаже «башни», одним сентябрьским днем 1529 года, когда у двоих ее обитателей, Франциска Ксаверия и Петра Фабера, появился новый сосед: Иньиго де Лойола.

Как же приняли Иньиго соседи по комнате и, прежде всего, Франсциск Ксаверий?

Соперники

Ксаверий (из Etxaberri-Exabierre-Xabier) был младшим из пяти детей Хуана де Хассу и Марии де Аспилькуэты. Отец его был доктором Болонского университета и председателем Королевского совета, мать – потомком Мартина де Аспилькуэты, старшего камергера при дворе короля Наварры. Игнатий тоже был младшим из тринадцати детей. Ксаверий лишился отца в девятилетнем возрасте и рос в покровительственной тени своей матери. Иньиго потерял отца в шестнадцать лет, а мать немногим ранее. Ксаверий видел в своей семье только положительный пример. Этого нельзя сказать об Иньиго: у его отца было несколько внебрачных детей, да и братья его не отличались примерным поведением. Хотя этот факт нигде явно не засвидетельствован, нет причин сомневаться, что родным языком Иньиго был баскский. Ксаверий более свободно зачастую обращался к баскскому как к своему родному языку. Из соперничающих кланов того времени Лойолы выступали в союзе с Oñacinos против Gamboinos. Ксаверии же примыкали к Agramonteses, противостоявшим Beamonteses: первые верно стояли за Наварру, вторые легче шли на компромисс с Кастилией.

Ксаверий начал свое образование, не покидая стен замка. Его обучала мать (от которой он, кажется, и унаследовал обычай добавлять три вертикальных и горизонтальных черточки перед своим именем и после него). Позже он обучался у священников своего прихода. Иньиго же в пятнадцать лет отправился в Аревало, чтобы получать образование в доме дона Хуана Веласкеса де Куэльяра, старшего казначея при дворе кастильских королей. Время от времени он приезжал домой, но не всегда с благой целью. Так, в масленицу 1515 года вместе со своим братом Педро (недостойным приходским священником Аспейтии) он совершал поступки, которые позднее, на суде, были названы «крупными преступлениями, вероломно совершенными под покровом ночи». Однако, поскольку он принял духовный сан (не имея ни малейшего намерения связать свою жизнь с Церковью), он смог избежать гражданского правосудья, обратившись в церковный суд. Ксаверий также принял духовный сан, но из более благородных побуждений. Он хотел стать каноником Памплонского собора.

Семьи-соперники

Семьи Иньиго и Ксаверия принадлежали к двум противостоящим лагерям. В то время как Лойолы были верными вассалами королей Кастилии, Ксаверии были преданными защитниками королевского двора Наварры. В 1512 году Мартин Гарсия де Оньяс, наследник дома Лойола, участвовал в битве в Велате за присоединение Наварры к королевству Кастилии. В 1447 году король Кастилии Энрике IV приказал разрушить замок Лойола и отправить Хуана Переса, деда Иньиго, в ссылку в наказание за его проступки против гипускоанских городов. Замок Ксаверия также был разрушен в 1516 году, но это произошло потому, что сеньоры Ксаверии приняли участие в восстании против Кастилии после смерти Фердинанда Католика. Король Кастилии сократил срок изгнания Хуана Переса и разрешил частичное восстановление замка. Но Ксавериям повезло меньше. Их имение было разрушено вместе с замком, и скромная компенсация, полученная ими, была, скорее, мертвой буквой.

Новое столкновение, на этот раз прямое, между Ксавериями и Лойолами, а точнее, между Ксавериями и самим Иньиго, возникло тогда, когда после смерти кардинала Сиснероса Наварра вновь восстала против Кастилии. Над Памплоной нависла опасность. 19 мая 1521 года сильные отряды французских солдат совместно с войсками короля Генриха атаковали город. Среди атакующих был один из братьев Франциска Ксаверия и несколько его кузенов. Они вошли в город и на следующий день осадили крепость. Ее защищала маленькая горстка людей, в том числе и братья-Лойолы: Мартин, который теперь был главой семейства, и Иньиго, который оказался самым решительным. В него угодило пушечное ядро, раздробив ему левую ногу. Они сдались.

Однако враг торжествовал недолго. Едва с тех пор миновал месяц, как франко-наваррские войска потеряли в битве при Ноайне все то, что завоевали в Памплоне, и месть их противников была беспощадна. Испанский гарнизон несколько месяцев подряд простоял в том, что было некогда замком Ксавериев.

Студент

Борьба за Наварру была безнадежно проиграна, но Ксаверии не утратили своей чести. Они приняли условия, великодушно предложенные им 29 апреля 1524 года императором Карлом V, который особо упомянул имена двух братьев Франциска: Мигеля и Хуана. Им были возвращены титулы и владения; они вернулись в свой замок и стали наводить порядок в своем разрушающемся имении. Как только порядок был восстановлен, Франсциск, исполненный мечтаний и теперь совершеннолетний, смог покинуть замок, дабы продолжить блестящую карьеру, столь же блестящую, как у его отца, доктора Болонского университета. На исходе лета 1525 года он распрощался с матерью и братьями и сел на коня, чтобы через Пиренеи отправиться в Париж.

Теперь ему пришлось иметь дело с человеком, который был противником его семьи на военном и политическом поприще. Когда гипускоанец и наваррец сошлись лицом к лицу, что думали они обо всем этом? Старались ли избегать этой темы в своих разговорах? Была ли во Франциске какая-то холодность, какие-то признаки неприятия?

В самом деле, была ли тому причиной подозрительность, вызванная этими обстоятельствами, или планы на будущее, но Франциск сдавался нелегко. Здесь он оказал столь же упорное сопротивление, какое некогда оказали его братья солдатам Кастилии.

Покорение Ксаверия

Покорить Ксаверия оказалось не так-то просто.  Соперничество между семьями вовсе не предрасполагало его к следованию за гипускоанцем. Кроме того, у него тоже были свои планы на будущее. На тот момент он принял предложение преподавать философию в соседней коллегии Бове. Это давало ему все привилегии члена факультета свободных искусств. В дальнейшем он хотел получить приход в Памплонском диоцезе, тем самым открыв себе доступ к более высоким церковным званиям. Поскольку в основном приходы были предназначены только для представителей дворянства, он постарался увеличить свои шансы, начав процесс утверждения своего дворянского титула Королевским советом и Верховным судом Наварры.

Но его новая работа и сам его дворянский титул вынуждали его идти на расходы, значительно превышавшие те скромные средства, которые он довольно редко получал из Наварры. С этими затруднениями помогал ему справляться Иньиго. Путешествие во Фландрию, предпринятое Иньиго в 1529 году, оказалось плодотворным. Поэтому во время осенних каникул 1530 года он вновь отправился туда, а в 1531 году побывал даже в Лондоне. Из этих путешествий он возвращался со средствами, которые позволяли ему не только удовлетворять свои собственные потребности, но и помогать некоторым своим товарищам. Поэтому ему часто удавалось помочь Наваррцу.

И еще одно доброе дело сделал Иньиго для молодого магистра. Он предостерег его от «людей, которые казались добрыми, но на самом деле были исполнены еретических взглядов», как вскоре осознал сам Ксаверий. В марте 1530 года, когда Ксаверий получил магистерскую степень, король Франциск I учредил четыре кафедры греческого и древнееврейского языков к общему восхищению гуманистов всей Европы. Однако здесь крылась ловушка. Гуманизм был ведущий движущей силой протестантизма: “qui graecizabant lutherinazabant.” Аудитории королевских профессоров были переполнены слушателями. Восторженную публику составляли от трехсот до четырехсот студентов, преподавателей, государственных деятелей и даже представителей королевского двора. Среди ассистентов профессоров был и новый преподаватель коллегии Бове Франциск Ксаверий. Неудивительно, если наш молодой наваррец сдружился с предводителями движения, поскольку король Генрих д’Альбре и его жена Маргарита покровительствовали новаторам. Они и их придворные были верными слушателями старшего капеллана Наварры. Этот клирик, хотя и подозревался в ереси, однако собирал по три-четыре тысячи слушателей.

Однако, даже окончательно порвав с этим обществом, Франциск продолжал крепко держаться за свои собственные устремления и не хотел иметь ничего общего с замыслами Иньиго и его молодых последователей. Он воистину был «тестом, замесить которое великому формовщику людей было труднее всего», согласно свидетельству, которое дошло до нас, вероятно, от Фабера. В конце концов удары, сотрясавшие в те дни Париж, и денежная помощь Иньиго прорвали оборону Ксаверия, и он сдался. К началу июня 1533 года, когда его друг Фабер отправился в свою деревню навестить отца, магистр Франциск был уже покорен. У Общества Иисуса были теперь свои Петр и Павел, а также свой Иоанн. Тройка была теперь в сборе.

Памятное утро

Утром 15 августа 1534 года, в день Успения Божией Матери, семеро друзей встретились в латинском квартале, прошли мимо Собора парижской Богоматери, миновали рынок Les Halles («Чрево Парижа»), вышли из города через большие городские ворота и направили свои стопы к Монмартру. На полпути к вершине, примерно в 600 футах от аббатства «белых бенедиктинок», венчавшего холм, находилась маленькая часовня святых мучеников, посвященная св. Дионисию, первому парижскому епископу, который претерпел мученичество вместе со своими собратьями.

Часовня принадлежала аббатству и обыкновенно была закрыта. Как мы знаем из удивительного исследования Шурхаммера, когда Иньиго и его друзья пришли за ключом, на посту привратницы дежурила молодая монахиня по имени Перетта Руйяр, которой едва минуло двадцать два года. Семеро друзей уединились в маленьком и темном нижнем храме. Это было довольно разнородное собрание, которое уже тогда отражало все многообразие национальностей и характеров, которое в будущем станет отличительной чертой Общества. Они были родом из разных стран: три кастильца, один гипускоанец, один наваррец, один португалец и один савояр. Разнились они и по возрасту: Иньиго было сорок три, Фаберу и Ксаверию по двадцать восемь, Бобадилье двадцать пять, Родригесу двадцать четыре, Лаинесу двадцать два, а Сальмерону всего девятнадцать. Здесь были представлены и самые разные характеры: прирожденный лидер Иньиго, приветливый Фабер, пылкий Ксаверий, чувствительный Родригес, резкий Бобадилья, раздражительный Лаинес и веселый Сальмерон. Но всех их связывал общий идеал.

Фабер, единственный священник среди них, совершил мессу в честь Успения Божией Матери. Во время причастия он обернулся к своим товарищам, держа на патене хлеб Евхаристии, и они по очереди приклонили колена и принесли обеты, в которых они посвятили себя благу ближнего и обещали жить и проповедовать в нищете и подражании Иисусу, закрепить же эти обеты они хотели паломничеством в Иерусалим. Когда последний из них закончил, Фабер раздал им всем причастие и, обернувшись к престолу, тоже принес обеты и причастился.

После благодарственной молитвы они поднялись в аббатство, вернули ключ сестре Перетте и спустились к соседнему «фонтану св. Дионисия», где пообедали и провели остаток дня в радостном общении.

Ксаверий решил воспользоваться остатком летних каникул, чтобы также совершить Упражнения, дополнив их суровейшими делами покаяния. Он не ел и не пил четыре дня, а в качестве епитимьи за свое атлетическое тщеславие туго перевязал себе руки и ноги веревками и не снимал их, пока конечности не распухли так, что веревки стали едва видны и перерезать их стало практически невозможно. Он чудом избежал угрожавшей ему гангрены.

От семи до десяти

Закончив трехлетний курс философии, Иньиго приступил к курсу богословия. Но он не завершит его в Париже. Много лет он страдал от желчных камней, которые каждые две недели причиняли ему острую боль. Он выносил боль с присущей ему стойкостью, однако товарищи настаивали, чтобы он вернулся в родные края, надеясь, что родной воздух ему поможет. Заботу о товарищах возьмет на себя Фавр, как старший из собратьев. Долгое отсутствие Иньиго стало для их объединения своего рода испытанием на твердость намерений и сплоченность. Возможно, у Иньиго была и другая причина вернуться в родной город: он желал искупить тот дурной пример, который подавал людям во времена своей молодости.

Он не пошел пешком, как сделал, отправляясь в Париж. Товарищи уговорили его поехать на мулице. Он тронулся в путь в апреле 1535 года, в дождливую погоду. С собой он вез письма товарищей к родным, в частности письмо Франциска Ксаверия к брату, капитану Хуану де Аспилькуэте, который был очень обеспокоен все еще доходившими до него слухами о том, что Франциск будто бы рискует впасть в ересь. Но больше всего Хуан опасался, как бы на его младшего брата не оказал дурного влияния Иньиго. В своем письме Франциск защищал и превозносил «сеньора маэстро Иньиго». Он писал, что всей жизни не хватит, «чтобы отблагодарить его за все, чем я ему обязан: как за то, что он часто помогал мне, когда я нуждался в средствах или в друзьях, так и за то, что благодаря ему я порвал с некоторыми дурными приятелями, в которых по неопытности не распознал таковых».

Иньиго поехал к Ксаверию, однако не в замок, а в Обанос, с письмом для капитана Хуана де Аслилькуэты. Дурные слухи об Иньиго де Лойоле, старом враге капитана Хуана, дошли до туда из Парижа. Говорили, что Иньиго – соблазнитель школяров и Франциск – одна из его жертв. Теперь он был здесь собственной персоной. Капитан принял его, и в присутствии этого человека, каждый вздох которого был исполнен святости, все его предубеждения рухнули. «Соблазнитель» снова покорил своего врага. Он ответил на вопросы капитана относительно их деятельности и рассеял все его сомнения.

Когда Иньиго уехал, его товарищи продолжали регулярно встречаться. «Время от времени каждый из нас брал с собой какую-нибудь еду, и мы обедали в доме то у одного, то у другого». Эти встречи и постоянное общение не давали священному пламени угаснуть.

Они также вновь пришли в часовню на Монмартре в день Взятия Божией Матери на небо, чтобы обновить обеты принесенные в 1534 году. То же они повторили в 1535 и 1536 годах. В отсутствие Иньиго у них появился еще один товарищ в 1535 году и двое в 1536. Все трое были французами, и всех троих завоевал Фабер. Это были тридцатилетний Клод Же, савояр, как и Фабер, и такой же обаятельный, тридцатипятилетний Пасказ Броэ из Пикардии и двадцативосьмилетний уроженец Прованса по имени Жан Кодюр. Первые двое были священниками, третьему предстояло умереть молодым священником в 1541 году.

Все они получали тогда магистерскую степень, которая и была им присвоена 3 октября 1536 года. 14 октября на собрании всего университета им выдали удостоверения о том, что все они, включая магистра Иньиго, успешно обучались на факультете богословия в Париже. Так они и будут представляться впредь: парижские магистры.

Теперь они были готовы оставить Париж. Они решили сделать это в январе 1537 года, но из-за войн между Франциском I и Карлом V были вынуждены перенести отъезд на более ранний срок: 15 ноября 1536 года.

Когда они делали последние приготовления перед отъездом в Венецию, Ксаверий получил официальное письмо от кафедрального капитула Памплоны, извещающее его о его назначении каноником.

Воссоединение

«Девять друзей во Господе, все магистры искусств и сведущие в богословии: четверо испанцев, двое французов, двое савояров и один из Португалии, — прибыли сюда из Парижа в середине января, пройдя множество полей сражения и глубокой зимой преодолев пешком много миль». Так писал Игнатий из Венеции 24 июля 1537 года.

Они отправились в путь в середине ноября. Чтобы сделать это как можно тише, они разделились на две группы, которые встретились в Мо, в сорока пяти километрах от столицы. Они были одеты в длинные, поношенные одежды парижских студентов и широкополые шляпы, у них были розарии на шее и кожаные сумки с книгами и записями.

Их путешествие, целиком пешее, происходило глубокой зимой (в ту зиму стояли сильнейшие холода), в то время когда Франция воевала с Испанией. По этой причине они старались держаться как можно дальше от полей сражения. Они предприняли и другие меры предосторожности. Когда они находились на французской территории, от их имени говорили французы или те из них, кто свободно владел французским. Если кто-то спрашивал их, кто они такие и куда держат путь, они отвечали, что они – парижские студенты и совершают паломничество в Сен-Николя-дю-Пор, святилище под Нанси , где они и впрямь провели три дня.

Происшествий в пути хватало. Один раз их спасло вмешательство старой женщины, которая проницательно заметила: «Пустите их. Они идут реформировать какую-то страну».

Когда они покинули французскую землю и ступили на территорию Германской империи, говорили только испанцы, а французы молчали. Они говорили, что они испанцы, учились в Париже, а теперь направляются в Италию, чтобы посетить святилище в Лорето. Так оно и было. Согласно реконструкции Шурхаммера, они покинули Францию через Лотарингию, затем миновали Страсбург, Базель, Констанц, Фельдкирх, а потом, на территории современной Италии, Мерано, Больцано, Тридент и Бассано, откуда до цели их странствий оставалось каких-нибудь два шага.

8 января 1537 года, после пятидесятичетырехдневного путешествия, усталые, но счастливые, они прибыли в Венецию и смогли наконец обнять своего отца Игнатия. Они изведали то, что позже назовут в «Уложениях Института», внутренней духовной радостью, даруемой евангельской бедностью и всецелым упованием на Бога.

У них еще оставалось полгода на подготовку к паломничеству в Святую Землю. Теперь же они разделились, дабы заботиться о пациентах «госпиталей» св. Иоанна, св. Павла и Неизлечимых. День и ночь они служили в «госпиталях», застилая постели, опорожняя ночные горшки, моя полы, купая и кормя больных, копая могилы и хороня мертвых. Служащие и пациенты «госпиталей» не могли скрыть своего удивления, и вскоре слава о парижских магистрах облетела весь город.

Ксаверий поселился вместе с Фабером и Лаинесом в «госпитале» Неизлечимых. Здесь содержались люди, больные сифилисом, и парижским магистрам предоставлялось немало возможностей для преодоления брезгливости, когда они мыли гниющие, зловонные тела этих пациентов. Однажды один больной подозвал к себе Ксаверия и попросил его почесать ему спину. Ксаверий выполнил просьбу, но очень боялся заразиться. Чтобы пересилить этот страх, он стал неистово сосать пальцы, которыми только что чесал спину больного. В ту ночь ему приснилось, будто он действительно подхватил болезнь, и он провел ее, плюясь и кашляя. На следующее утро он пересказал это своим товарищам, и упоминание этого случая в его биографиях стало чуть ли не обязательным.

Наконец пришло время идти в Рим и просить у Папы позволения отправиться в Святую Землю. А потому 16 марта они тронулись в путь.

Изменение планов

В Рим отправились не все. Игнатий остался, опасаясь, что его присутствие повлечет за собой неприятности с двумя особами. Первой был доктор Педро Ортис, который был чрезвычайно недоволен обращением одного из трех испанцев в Париже, приходившегося ему родственником. Второй особой был новый и могущественный кардинал Караффа. На самом же деле доктор Ортис не только не был настроен враждебно, но и помог им добиться аудиенции у Павла III, которая состоялась во вторник Пасхи, 3 апреля, в Кастель Сант-Анджело. Папа заставил их дать разъяснение различных богословских вопросов в присутствии нескольких кардиналов. Их ответы произвели на него столь благоприятное впечатление, что он готов был пожаловать им все, что они только пожелают. Но они хотели лишь одного: его благословения и разрешения на поездку в Иерусалим. Павел III дал им такое разрешение, а сверх того шестьдесят дукатов на дорогу. Благодаря дополнительным пожертвованиям кардиналов и других членов Римской курии сумма эта вскоре возросла до 260 дукатов.

В начале мая они двинулись в обратный путь в Венецию и там опять вернулись к апостольскому служению. Отъезд паломников был назначен на июнь, но в том, 1537, году впервые за тридцать восемь лет, ни один капитан не поднял паломнический флаг, возвещая о приближении путешествия. Ходили слухи, что идет война. Говорили, что республика Венеция вступила в тайный союз с Папой и императором против Турции. Было ясно, что если дело обстоит именно так, паломничество будет невозможно.

В период вынужденного ожидания те общники, которые еще не были рукоположены, то есть такие, как Игнатий, Ксаверий, Родригес, Бобадилья и Кодюр, были посвящены в духовный сан. Сальмерон не мог принять рукоположение, потому что еще не достиг соответствующего возраста. 10 июня они были рукоположены в малые чины, 15 июня в субдиаконы, 17 – в диаконы, а 24, в день св. Иоанна Крестителя, — во священство. Первую мессу они могли совершить, когда хотели. Они подготовились к ней сорока днями молитвы, а оставшееся до наступления октября время посвятили священническому служению.

Они разделились на пять групп по два-три человека и посредством жребия решили, кто куда пойдет. Игнатию, Фаберу и Лаинесу выпало идти в Виченцу, Ксаверию и Сальмерону – в Монселиче, Броэ и Бобадилье – в Верону, Же и Родригесу – в Бассано-дель-Граппа, Кодюру и Осесу – в Тревизо. Они разошлись 25 июля.

В середине сентября они наконец услышали новость, которой все они боялись: Венеция заключила с императором и Папой союз против турков. Паломничество в Иерусалим было теперь невозможно. Нужно было решать, что делать дальше. Игнатий созвал всех общников в Виченцу, и в конце сентября они воссоединились.

Тогда-то и совершили они свои первые мессы. Игнатий же предпочел отсрочить это событие. «…он решил в течение года не служить Мессу, готовясь <к этому> и моля Богородицу о том, чтобы Она соизволила поместить его рядом с Её Сыном». Он переживал тогда особенно напряженную пору. Кроме того, представляется, что он по-прежнему мечтал совершить свою первую мессу в Вифлееме.

Общество Иисуса

Прежде всего нужно было обсудить и решить, как долго они будут ждать возможного паломничества в Иерусалим и что будут делать в ожидании. Они не оставили своих надежд, потому что дипломаты работали очень активно, и война между Сулейманом и Венецией могла быть даже предотвращена. Они решили, что если им не удастся отплыть в течение последующего года, они сочтут себя освобожденными от обязательства предпринять это паломничество, а вместо того предоставят себя в распоряжение Папы. На время этого, второго, периода ожидания они снова рассеются, но не по окрестностям Венеции, а по университетским городам Северной и Центральной Италии в надежде найти среди студентов новых товарищей. Игнатий, Фабер и Лаинес направятся в Рим, Кодюр и Осес – в Падую, Же и Родригес – в Феррару, Ксаверий и Бобадилья – в Болонью, Броэ с Сальмероном – в Сиену.

И еще один вопрос стал тогда темой их размышлений, и решение этого вопроса оставило важнейший след в истории их объединения. Что им отвечать, когда их будут спрашивать, кто они такие? Они будут говорить, что они – Общество Иисуса. «Поскольку у них не было иного главы и иного предводителя, кроме Иисуса Христа, Единственного, Кому они желали служить, они сочли наиболее подобающим взять имя Того, Кто был их Главой, назвав себя Обществом Иисуса».

Несомненно, название это было предложено самим Игнатием. Позже он станет оборонять его от всех нападок. «Он никогда не согласился бы изменить его, даже если бы все члены Общества считали, что его нужно изменить. В этом вопросе он не уступил бы никогда». Название «Общество Иисуса» было окончательно утверждено в Ла-Сторте.

Ла-Сторта

Они пришли в Ла-Сторту, примерно в шестнадцати километрах от Рима. Это было место, где в последний раз перед входом в город меняли лошадей. Здесь у обочины стояла маленькая часовня, и они вошли в нее. «И <…> когда он <…> молился, он почувствовал такую перемену в своей душе и настолько ясно увидел, как Бог Отец поместил его рядом с Христом, Своим Сыном, что у него не хватило духа усомниться в этом: да, Бог Отец поместил его рядом со Своим Сыном!»

Должно быть, Игнатий рассказал об этом случае двум своим товарищам, а эти двое, в свою очередь, в последующие годы несколько раз пересказывали его. Представляется, что мы располагаем двумя различными версиями произошедшего: одна, принадлежащая Фаберу, дошла до нас через Петра Канизия; вторая, принадлежащая Лаинесу, была приведена им в наставлении иезуитам Рима в 1559 году. По версии Фабера, Отец сказал Игнатию: «Я буду с вами в Риме». Лаинес же говорит, что слова Его были: «Я буду благосклонен к вам в Риме», и прибавляет, что Игнатию «показалось, что он увидел рядом с собой Христа со крестом, а подле – Отца, который сказал Ему: “Я желаю, чтобы Ты взял этого человека Себе в слуги.” Тогда Иисус тоже принял его, сказав: “Я хочу, чтобы ты служил Нам”».

Видение в Ла-Сторте было благодатью, дарованной лично Игнатию. То была также благодать, дарованная Обществу как институту в момент основания. Игнатию оно запомнилось как исключительный дар. Он упоминает о нем в своем дневнике в записи от 23 февраля 1544 года. В тот день ему показалось, что эта благодать обновляется, и «вспомнилось, как Отец поместил меня вместе с Сыном». Что же касается Общества, то название, принятое в Виченце, было окончательно утверждено этим мистическим переживанием в Ла-Сторте. Игнатий испытывал великое благоговение перед именем Иисуса и желал, чтобы новая конгрегация получила название «Общество Иисуса». Быть иезуитом значит сражаться под стягом Иисуса и служить одному лишь Господу. Это — дословное изложение той программы, которая позднее будет более подробно развернута в «Уложениях Института».

Под началом Римского Понтифика

Когда все сроки отплытия в Святую Землю миновали, им не оставалось ничего, как только исполнить монмартрский обет, обязывающий их предоставить себя в распоряжение Папы. Они совершили это между 18 и 23 ноября, и Павел III радостно принял их предложение.

Между тем, вследствие благодати, обретенной в Ла-Сторте, для Игнатия и его товарищей произошла смена ориентиров, которая оказалась решающий для всего дела Игнатия. До тех пор его главной целью было паломничество в Иерусалим. Рим был лишь важной остановкой на его пути. Ла-Сторта удалила его от Иерусалима и обратила к Риму. Четвертый обет окончательно стал для него идеалом, когда в момент, когда путь в Иерусалим оказался закрыт, а Вечный город внушал множество опасений, он услышал, как Господь говорит ему: «Я буду с вами; Я буду благосклонен к вам в Риме». С того времени Иерусалим перестал быть главным его устремлением, отдача же себя в руки Папы стала для них конкретным проявлением посвящения себя Христу. Это будет с обычным пафосом отражено в первой же фразе «Уложений Института», Magna Charta ордена: «Служить только Господу и Церкви, Его Супруге, под началом Римского Понтифика». Таков был смысл предложения, сделанного Игнатием Папе Римскому в ноябре 1538 года.

Игнатий о том, что значил обет особого послушания Папе и как предполагалось его исполнять: «Настоятеля надлежит слушаться не потому, что он добродетельный или сведущий человек, но потому что он на месте Бога и от Него получил свою власть; с другой стороны ему должно выказывать не меньшее послушание, даже если он не столь благоразумен или недостаточно добродетелен». Выказывая послушание Папе, мы выказываем послушание Христу, Которого представляет Папа. А потому они искренно и без колебаний отдали себя в распоряжение правящего Папы, Павла III, а не Алессандро Фарнезе [моральный облик которого вызывал сомнения].

Павел III и Игнатий нашли общий язык в первую же минуту. Папа Фарнезе щедро покровительствовал Обществу.

Общники располагались теперь в своем третьем римском жилище. Прибыв сюда вскорости после Пасхи, они заняли дом возле Тринита де Монти; затем, всего на четыре месяца, переехали в другой, более просторный, дом недалеко от Понте Систо; в решающие же два с половиной года, с октября 1538 года по 1 февраля 1541 года, они жили в здании совсем рядом с еврейским гетто, ныне Виа дель Дельфини, 16, которое народное воображение населило множеством привидений. По этой причине владелец дома, Антонио Франджипани, сбыл его Игнатию по дешевке. В этом доме и родилось Общество Иисуса.

Потеряв всякую надежду совершить свою первую мессу в Вифлееме, Игнатий приготовился служить ее в церкви Санта-Мария Маджоре на престоле Яслей Господних в рождественскую ночь.

Общники ходили по городу, проповедуя в церквях и на площадях и прося подаяния. Непредвиденное событие привело к тому, что они стали совершать множество телесных дел милосердия. Летом того года случилась необычайно сильная засуха, зима же была чрезвычайно холодной. Столь низкая температура не наблюдалась уже сорок лет. Запасы продовольствия стали крайне скудны, и в городе наступил голод. Общники стали кормить голодных в своем доме. Одновременно они помогали тремстам голодающим, и считается, что общее количество людей, которым они помогли, составляло, по меньшей мере, три тысячи.

Парижские магистры уже посвящали себя делам, перечисленным в «Уложениях Института», которые Игнатий составит в течение 1539 года: обучению христианской вере, проповеди, преподанию таинств, Духовным упражнениям, телесным делам милосердия. Все это они совершали в Риме.

Однако к ним стали поступать просьбы из других городов в Италии и за ее пределами. В то время как посол Карла V просил, чтобы несколько общников направились в Вест-Индию, король Португалии желал, чтобы они отправились на Восток.

При подобном положении дел они могли уже ясно предвидеть момент в недалеком будущем, когда их объединение должно будет рассеяться. Последуют ли они этим призывам как независимые друг от друга люди или же как члены единого сообщества?

Останемся ли едино?

Игнатий видел, что миг этот приближается, но не предлагал своим собратьям никакой программы общей жизни, дабы не ускорять насильственно их превращение в сообщество монашествующих. Он желал, чтобы вопрос этот был вызван к жизни самим ходом событий и инициативой его товарищей. Он шел за Духом Божиим, Который направлял его, говорит Надаль. Он не хотел опережать Святого Духа.

Этот миг настал, когда Папа доверил Броэ миссию преобразования бенедиктинской обители в Сиене. Далее откладывать решение было невозможно. Тогда-то и начали они обсуждать вопрос о том, создать ли им постоянное сообщество, имеющее собственного настоятеля. Это совещание проходило с марта по 24 июня 1539 года.

Своего служения они не прерывали. Они встречались на закате. Каждый высказывал свое мнение, а завершив обсуждение, они принимали решение единогласно.

Уладить первый пункт оказалось легко. У них не возникло даже вопроса о том, чтобы разрушить то, что «собрал и соединил» Сам Бог. Скорее, решили они, их союз следует укреплять. Но желают ли они принести обет послушания одному из них – тому, кого они изберут своим настоятелем? Это было бы равносильно созданию монашеского ордена. Всеобщее недовольство монашескими орденами и опасение, что они будут вынуждены войти в состав одного из существующих орденов, удерживали их от такого шага. Наконец, после многодневного совещания и молитвы, они единогласно решили избрать настоятеля и оказывать ему послушание. 15 апреля после мессы, совершенной Петром Фабером, во время которой все они причастились, общники подписали документ, в котором заявляли о своем решении и принимали на себя обязательство вступить в то Общество, которое намерены основать.

В мае-июне они совещались и принимали решения относительно прочих особенностей будущего Общества: обета особого послушания Папе; обязательства обучать детей христианской вере; пожизненного избрания настоятеля; трех испытаний – духовными упражнениями, паломничеством и служением в больницах, — которым должны были подвергаться послушники; понятия бедности, согласно коему Общество может иметь дома, не имея на них права собственности.

Они сочли свое совещание закрытым 24 июня, но семеро из двенадцати общников были вынуждены уйти уже 20: Фабер и Лаинес направились в Парму, Кодюр – в Веллетри, Бобадилья  — в Неаполь, Же – в Брешию, а Броэ и Родригес – в Сиену.

Утверждение нового ордена произошло, когда Папа 27 сентября 1540 года, подписал буллу, получившую название по своим первым словам: Regimini militantis Ecclesiae. Это произошло в Палаццо Венеция, расположенном на площади, носящей то же имя.

«Что ж, я перед вами!»

Ксаверия в это время в Риме не было. Его в мгновение ока унес ветер миссий.

«Господи Иисусе, господин посол, кого же Ваша Светлость оставляет мне для всех прочих стран?» Так воскликнул Игнатий, когда посол Португалии, дон Педру Маскареньяс, запросил у него шестерых из десяти общников.

Наш старый друг, Диего де Гувейя, предложил королю Португалии Жуану III послать парижских магистров, которых он так хорошо знал, в Индию.  «Всех или хотя бы нескольких», — сказал он. Выбор пал на Бобадилью и Симона Родригеса. Но Бобадилья находился с проповеднической миссией в Калабрии. 14 марта он вернулся, но был так болен, что не мог ехать с португальским послом на следующий же день, как настаивал последний. Оставался только один парижский магистр – магистр Франциск, — а в те дни он был секретарем Общества. Игнатий, который и сам был болен, призвал его и сказал: «Магистр Франциск, вы знаете, что по приказу Его Святейшества двое наших должны ехать в Индию и что одним из них мы избрали магистра Бобадилью. Он не может путешествовать по болезни, а посол не может дожидаться его выздоровления. Возьмите это задание на себя».

Ответ Франциска был незамедлительным: «Что ж, я перед вами».

Этими словами он взял на себя порученную ему миссию. Затем он взялся чинить «какое-то старое белье и не знаю, какие еще мелочи», после чего отправился в Ватикан просить благословения у Папы. В день отъезда он составил три письменных заявления: в первом он обещал «принять все, что предпишут те, кто сможет собраться», относительно «наших конституций, правил и образа жизни»; во втором он написал, что желал бы выбрать «настоятелем нашего старинного руководителя и истинного отца, дона Игнасио, который приложил немало усилий, чтобы собрать нас вместе, а потому не меньше усилий будет прилагать и к тому, чтобы хранить нас, руководить нами и совершенствовать нас, ибо знает нас лучше всех»; в третьем досрочно давал обеты послушания, бедности и целомудрия, которые его товарищи принесут лишь после избрания первого генерала Общества.

Все три документа датированы 15 марта 1540 года, днем его отбытия из Рима, и подписаны: «Франсиско».

У Игнатия уже не оставалось времени писать ни рекомендательное письмо сеньорам Лойолы, ни привычные наставления, которые он обыкновенно давал отправляющимся с миссией. Ксаверий заверил его, что непрестанно будет совершать «мессы за кардинала Гвидиччони».

Прощание

Когда Ксаверий в своей бедной и оборванной сутане прощался со своим «старинным руководителем и истинным отцом», последний распахнул сутану Ксаверия, чтобы проверить, надел ли тот теплую одежду, необходимую в пути. На нем была только рубашка.

«Так вот как, Франциск? Вот как?» — сказал Игнатий и отправил его за необходимыми вещами.

Ксаверий направился к дону Педру Маскареньясу со своим бревиарием и кое-какими бумагами. Это и был весь его багаж. По пути он посетил дом Игнатия в Лойоле, но не поехал ни в Хавьер, ни в Обанос, чтобы навестить своих близких.

Путешественники прибыли в Лиссабон в конце июня. Родригес опередил их, добравшись сюда морем, и первым делом Ксаверий направился к нему. Через три или четыре дня король послал за ними. Жуан III принял их «очень любезно. Они с королевой были в комнате одни. Они задавали нам много вопросов о подробностях нашего образа действий, а также о том, как мы познакомились и встретились друг с другом».

Это не было лишь мимолетным впечатлением. «Они – подлинные мужи апостольские», — заметил однажды король маркизу ди Вила-Реалу, когда общники проходили мимо. Для людей они были «апостолами».

Действительно, дел у них было много, так много, что Ксаверий не нашел время, чтобы навестить своего кузена, доктора Мартина де Аспилькуэту, и вынужден был довольствоваться тем, что написал ему пару писем, исполненных, к слову сказать, глубокой привязанности. Во втором письме, датированном 3 ноября 1540 года, он говорит: «Я обхожу молчанием узы любви, связывающие меня с Вашей Светлостью: Господь знает, как она глубока. Да не оставит меня Ваша любовь».

Родригес остался в Португалии, и Ксаверий отправился в Индию в одиночестве. Это произошло 7 апреля 1541 года. Пять трехмачтовых судов гордо стали на якорь в Белене. Ксаверий сел на лодку, которая в сопровождении Родригеса отвезла его на корабль «Сантьяго». В последний миг он доверил Родригесу тайну, которую до тех пор никому не открывал. Когда в Риме, в доме Франджипани, Родригес был болен, и Ксаверий спал на полу у его кровати, Ксаверий проснулся, крича и содрогаясь, а изо рта у него обильно шла кровь. Родригес спросил его, что же тогда произошло. Ксаверий взял с него обещание никому не открывать этого, пока он жив. Потом Ксаверий поведал следующее:

«Тебе следует знать, дорогой брат мой магистр Симон, что Бог даровал мне великую милость, сохранив мою девственность. В ту ночь мне приснилось, будто ко мне приближается женщина и касается моей груди, засовывая руку под мою одежду. Дабы воспротивиться ей, я оттолкнул ее руками с такой силой, что порвал себе какой-то сосуд. В том и была причина кровотечения и моего пробуждения».

Родригес вернулся на землю, головной корабль поднял паруса, раздался пушечный выстрел. То был сигнал к отплытию. Ксаверию было тридцать пять лет.

Игнатий-генерал

А в Риме в это время поднимал паруса другой корабль: Общество Иисуса.

Франциск распрощался с собратьями в доме Франджипани. В конце же января 1541 года, а возможно, 1 февраля Игнатий и его товарищи перебрались в небольшой дом, приобретенный у Камилло Асталли, перед маленькой церковью, называемой Санта-Мария делла Страда, на дороге, ведущей к Виа дель Кампидолио. Павел III как раз намеревался передать эту церковь Обществу. И дом, и церковь будут расти по мере роста и распространения самого Общества.

Утверждение Общества, содержащееся в Summa Instituti, было лишь первым камнем большого здания. Теперь его строительство нужно было продолжать, а для этого требовалось дать ему тело – «Конституции» — и главу – власть. Игнатий проявил инициативу и созвал всех, кто находился в Италии. Лаинес, Броэ и Же прибыли в Рим. Вместе с Кодюром и Сальмероном, которые уже были в Риме, собравшихся было шестеро, но отсутствующие уполномочили их принимать те решения, которые те сочтут лучшими. 4 марта они поручили Игнатию и Кодюру разработать первоначальный проект «Конституций», и эти двое, регулярно встречаясь, составили «Конституции» 1541 года, которые содержали сорок девять статей, затрагивающих различные аспекты того образа жизни, который они желали для себя избрать.

Оставалось только избрать генерала — им единогласно был избран Игнатий и принести монашеские обеты — этот процесс растянулся до конца 1544 года. Ксаверий смог дать обеты лишь в декабре 1543 или в январе 1544 года в Гоа.

Гоа

В порт Гоа Ксаверий вошел лишь 6 мая 1542 года. Бед было много, радостей мало, например зрелище «большого каменного креста, позолоченного и очень красивого», у входа в бухту Мелинды, «стоящего так одиноко и победоносно среди всех этих мавров».

Магистр Франциск вез с собой целых четыре папских бреве, в которых Верховный Понтифик назначал его нунцием Ост-Индии и наивно рекомендовал его королю Эфиопии и другим восточным государям. Его превосходительство не остановился в епископской резиденции. Он направился прямо в больницу.

Зрелище, которое он являл собой, было жалким. Его одежда, слишком плотная для знойной Индии, была изорвана в клочья и покрыта пятнами корабельной смолы. Дон Луиш ди Атайди, молодой и заслуженный fidalgo, исполнял в тот месяц обязанности «мажордома» этой больницы. Франциск попросил его, чтобы он из любви к Христу приказал изготовить ему лобу, легкую черную сутану без рукавов, которую бедные священники в Индии носили поверх черного камзола. Дон Луиш приказал сшить ему одеяние из камлота и преподнес его Франциску, сказав, что такие сутаны носят священники в Индии. Когда Франциск увидел, что одеяние сделано из шелка, он отказался принять его и сказал: «Ваша милость, прошу вас, отдайте это какому-нибудь бедному священнику, а мне закажите одежду из хлопка».

Его просьба была исполнена, и с тех пор безрукавная лоба из легкого черного хлопка без пояса и без накидки оставалась одеждой Ксаверия до самой смерти.

Утренние часы он посвящал больным в больницах, а полуденные – заключенным в тюрьмах. По вечерам, когда становилось прохладнее, он ходил по улицам и площадям Гоа с маленьким колокольчиком, останавливался в людных местах и громко кричал:

«Правоверные христиане, друзья Иисуса Христа, ради любви к Господу, присылайте своих детей и рабов, мужчин и женщин, на уроки катехизиса».

Вокруг него собирались дети и рабы обоего пола. Он выстраивал их в ряд и вел в тихую, уединенную церковь Nossa Senhore do Rosario. Зачастую на наставление собиралось более трехсот человек.

Он не пренебрегал и португальцами, которые, возможно, нуждались во внимании более всех других. Лучшим его орудием был личный контакт со слушателями. Его веселая манера общения была неотразима. Повсюду он был желанным гостем и ко всему проявлял интерес. Довольно часто случалось, что хозяин дома, где он останавливался, содержал целый гарем рабынь. Тогда Франциск хвалил пищу и выражал желание познакомиться с кухаркой. При этом он ни слова не говорил о греховной жизни хозяина. Он будто бы не замечал, что что-то не так. Он переходил в наступление лишь после того, как ему удавалось завоевать любовь хозяина.

Будучи в Гоа первый раз, он получил предложение, которое приведет к учреждению первой в мире иезуитской коллегии, только что построенной Коллегии св. Павла. Парижский магистр счел это дело самым важным во всей Индии. Руководители Братства святой веры хотели передать коллегию Франциску. Он обещал, что попросит Игнатия о персонале. Что до него самого, то Бог призывал его на мыс Коморин, где ловцы жемчуга параван были крещены без наставления в вере и предоставлены самим себе.

Малабарский берег

Вскоре он покинул Гоа с двумя семинаристами из касты параван, которые станут его переводчиками, и направился в Манаппад, типичную деревню параван с лачугами из необожженного кирпича, покрытыми пальмовыми листьями. Там началось его миссионерское служение. Параван были ловцами жемчуга, и все их эксплуатировали.

Они приносили ему детей, родившихся после массового крещения 1536 и 1537 годов, и он крестил их. Дети параван, необычайно доверчивые, не оставляли белого «свами» в покое и не давали ему времени ни на бревиарий, ни на еду, ни на сон, пока он не научил их молитвам. «Я надеюсь во Господе, что эти мальчики станут лучшими людьми, чем их отцы, ибо они выказывают столько любви к нашему закону и так любят учить молитвы и обучать им других. Они укоряют своих родителей, когда видят, как те поклоняются идолам, и изобличают их, приходя и рассказывая об этом мне», — писал он своим товарищам, живущим в Риме 15 января 1544 года.

В марте начался сезон добычи жемчуга, и параван покинули свои деревни. Когда сезон закончился, миссионер опять стал регулярно посещать их деревушки. Деревень было двадцать две. Они растянулись вдоль берега примерно на 170 километров, и жило в них двадцать тысяч человек. Расписание Ксаверия повсюду было одинаково. Утренние часы он посвящал наставлению детей и посещению домов, где были больные, где оплакивали смерть кого-то из близких, и заканчивал утро часом катехизиса для всех. По вечерам он проводил еще один час катехизиса, а после захода солнца выходил на веранду какого-нибудь дома, где собирался народ, и проповедовал, следуя голосу своего вдохновения.

Завершив один круг, Франциск снова навещал все древни в обратном порядке, никогда не задерживаясь в одном месте дольше месяца. В конце октября 1543, проведя с параван немногим больше года, он решил ненадолго отправиться в Гоа и вернуться с подкреплением. Когда он прибыл в Коллегию св. Павла, ему вручили почту, пришедшую из Европы, и из нее он узнал об утверждении Общества, об избрании Игнатия генералом и об обетах основателей. Франциск тоже принес обеты, которые принял у него епископ, и с тех пор всегда носил их текст на шее в медном ковчежце вместе с подписями своего возлюбленного отца и первых его товарищей, вырезанными из писем.

Гонения

Его христиан пока не трогали, но это не могло продлиться долго: оказались задеты политические и финансовые интересы их эксплуататоров. В июне 1544 года он получил известие, что бадага, грозные воины короля Виджаянагара, вторглись в страну на своих арабских лошадях и напали на христианские деревни. То была их месть, за то что параван крестились и тем самым оказались под покровительством Португалии. Некоторых ловцов жемчуга увезли; прочие – мужчины, женщины и дети, — бежали на своих катамаранах на соседние скалистые острова, где им грозила смерть от голода и жажды. Франциск поспешил доставить им продовольствие, сначала морем, а потом, когда его маленькая, примитивная флотилия, состоявшая из toni, не смогла туда доплыть, — по суше. Не обращая внимания на опасность, он пересек вражеские земли. В него не раз стреляли и несколько раз сжигали хижины, в которых он спал. Однажды на него напали три или четыре раза за одну ночь.

В разгар всех этих бед за ним послали караия с острова Манар. Слава Отца парий, Великого отца, достигла и их, и они хотели, чтобы он приехал и крестил их, как крестил их собратьев на материке. Но Франциск не мог бросить своих христиан в столь трудное для них время и послал одного из своих помощников.

Между тем он получил еще одно приглашение. Король Траванкора позволил рыбакам макуа в своем королевстве принять христианство, и Франциск не мог упустить такую возможность. Они проживали в четырнадцати деревнях к западу от мыса Коморин на песчаной прибрежной полосе, протянувшейся на восемь лиг с севера на юг. В середине ноября Ксаверий прибыл в Пувар, первую деревню макуа, и приступил к делу. Его образ действий не менялся от деревни к деревне. Придя в очередное селение, он собирал всех мужчин и мальчиков и разъяснял им основные положения христианской веры на их родном, тамильском, языке. Иногда, чтобы его было лучше видно и слышно, он влезал на дерево. Крестив одну деревню, он шел в следующую.

Месяц спустя, крестив более десяти тысяч человек в тринадцати из четырнадцати деревень, он получил известие, которое заставило его немедленно уехать, так и не дойдя до последней деревни. Когда раджа Джафны узнал о крещении своих подданных на Манаре, он послал на остров войска. Новоокрещенные христиане отказались вернуться к своей прежней религии, и раджа зверски истязал и убил около шестисот человек. Остальные бежали к своим собратьям на материк.

Подобная кровавая бойня не могла пройти безнаказанно. Ксаверий прервал свою работу и поплыл в Кочин, чтобы сообщить о произошедшим властям, посоветоваться с ними о том, какие меры следует принять, и подготовить почту для отправки в Европу. Его усилия оказались напрасными. Ему дали множество обещаний, но карательная экспедиция предпринята так и не была.

26 января 1545 года, находясь в Кочине, он получил известие, которое снова воодушевило его. В тот день с Малакки вернулось судно; среди пассажиров был некий Антонью ди Пайва с четырьмя мальчиками с острова Макасар (Сулавеси или Целебес) для Коллегии св. Павла. Он также привез с собой официально заверенные документы и обширный отчет об обращении двух королей этого острова, которые пообещали обратить в христианство всех своих подданных. Открывались новые перспективы, и, конечно, это взволновало Франциска. Теперь у него был новый замысел, который уведет его из Индии.

Его письма

На следующий день он написал своим собратьям в Риме длинное письмо и поделился с ними своими надеждами «обрести более ста тысяч христиан, ибо столь благоприятно положение в этих краях».

В одном из более ранних писем (от 15 января 1544 года) у него вырывается возглас: «Множество людей здесь не становятся христианами только оттого, что некому наставлять их. Я часто чувствую побуждение явиться в европейские университеты, особенно в Париж с его Сорбонной, и завопить, как сумасшедший, о том, сколь много душ не попадает на небеса и угождает в преисподнюю из-за их небрежения».

Ксаверий не вернулся в Сорбонну, чтобы возопить об этом, но его письмо обошло всю Европу и попало в руки Херонимо Надаля. В Париже Игнатий и его товарищи не смогли привлечь его в свои ряды. Он отверг их, сказав: «Оставьте меня в покое; вашим “Упражнениям” я предпочитаю Евангелие». Теперь же Ксаверий воспламенил его душу. Он был особенно поражен, когда прочел: «Среди множества милостей, которые Господь наш Бог даровал мне в этой жизни и продолжает даровать вседневно, есть одна которую я горячо желаю увидеть свершившейся еще при жизни: это утверждение нашего устава и нашего образа жизни. Благодарение Господу Богу нашему вовеки, что Он счел благим явить всем открыто то, что дал вкусить рабу Своему Игнатию, отцу нашему, втайне».

Надаль был ошеломлен, прочтя эти строки. Это было подобно пробуждению от долгого сна. Глубоко потрясенный, он ударил ладонью об стол и воскликнул: «Вот это да! Игнатий – генерал, Ксаверий в Индиях, монашеский орден, называемый Обществом Иисуса! Какой удивительный поворот дела! Поеду в Рим увидеться с Игнатием и выяснить, что происходит. Отправляюсь немедленно!»

Он тронулся в путь и 10 октября 1545 года прибыл в Рим, чтобы стать учеником Игнатия двенадцать лет спустя после того, как отверг его в Париже.

Кризис и катарсис

В то время как в Европе его письма вызывали такой восторг, Ксаверий погрузился в сомнения и отчаяние. «Я испытываю такое отвращение к жизни, что полагаю лучшим умереть». Эти слова, столь странные в устах того, кто буквально источал жизнелюбие, являют нам охвативший его пессимизм: его повсюду окружала враждебность одних и попустительство и равнодушие других, пустые обещания отняли у него надежду, его связали по рукам и ногам, не давая ему заниматься тем, ради чего он приехал. 17 апреля 1545 года он пишет такие знаменательные слова: «Пусть Господь наш Бог дарует нам благодать вовремя постигать Его волю. Он желает, чтобы мы всегда были готовы исполнить ее, как только Он явит ее нам и даст нам ощутить ее в своей душе. Дабы правильно пройти по этой жизни, мы должны быть паломниками, готовыми отправиться туда, где можем более всего сделать для Господа Бога нашего».

С решимостью исполнять волю Всевышнего, когда бы Он ни явил ее, с готовностью паломника — вот как ищет волю Божью Ксаверий. «Не знаю, следует мне ехать на Малакку или остаться здесь. Посему весь месяц май я буду обдумывать, следует мне ехать или нет». Он намерен молиться об этом в свободное время, и местом, где созреет это решение, станет могила св. Фомы.

В апреле ветер неизменно дул с юго-запада. Когда пасхальные дни миновали, Ксаверий отплыл на север в сторону Майлапура и могилы Апостола, дабы обрести ясность относительно своего будущего. Викарий Гаспар Коэлью, принял его радушно; он предложил ему столоваться и жить у него в доме, который был отделен от церкви Апостола садом.

Франциск прожил там до августа. Когда викарий и священники его прихода сообща совершали утреню в хоре, он преклонял колена перед престолом св. Фомы и молился по бревиарию. По ночам же, видя, что викарий уже спит, он бесшумно поднимался и шел через приходской сад под навес, прикрепленный к зданию. Здесь он молился и бичевал себя, дабы обрести озарение и познать волю Божию относительно своего ближайшего будущего.

Когда Коэлью заметил это, он сказал ему: «Падре местре Франсиско, не ходите в этот сад в одиночестве, дабы вам не навредили бесы, которые здесь рыщут».

Франциск засмеялся, однако с тех пор стал брать с собой малабарского слугу Антонью. Пока «свами» молился под навесом, Антонью спал на полу перед дверью. Однажды ночью он проснулся от странного шума и услышал, как Франциск кричит и повторяет снова и снова: «Сеньора миа (моя Госпожа), помоги мне!»

На следующее утро, Франциск, который в прочие дни был весьма аккуратен, отсутствовал на утрене в церкви. Когда молитвы в хоре завершились, Коэлью отправился искать его и нашел в постели. «Вы больны, Ваше Преподобие?», — спросил он. «Падре мио, мне не хорошо».

Его недомогание продолжалось два дня, но ясность, о которой он молился, наконец-то пришла. 8 мая он уже смог написать своим собратьям в Гоа: «В сем святом доме я счел своим долгом предаться мольбам к Господу Богу о том, чтобы Он дал мне ощутить в душе моей Его пресвятую волю и твердую решимость ее исполнить. Господь был, как обычно, настолько милостив, что соблаговолил позаботиться обо мне, и с великим внутренним утешением я ощутил и познал, что воля Его в том, чтобы я отправился в эти малаккские края».

Неведомые земли и моря

До сих пор Ксаверий держался героически, как и подобает благородной душе, всецело посвящал себя своему делу, но все же не выходил за привычные границы. Теперь же он поднимает все паруса и отправляется за горизонты изведанного. Он начинает с намерения поехать на Макасар; этот замысел терпит неудачу, но он не сдается; он уплывает на все более далекие острова, бороздит все более опасные воды.

В конце августа 1545 года Ксаверий покинул Сан-Томе вместе с Жуаном д’Эйро, своим последним завоеванием, и проплыл семь лиг на север, до порта Пуликат, где сядет на корабль, который увезет его на Малакку. Но королевского коромандельского судна, которое обычно совершало это плаванье, в порту не было. Вместо него была местная champana, небольшое суденышко, на котором плавали индусские и мусульманские торговцы. Он отплыл 10 сентября и прибыл на Малакку 4 октября. Его слава опередила его, и народ стекся в порт, чтобы приветствовать «святого отца».

По своему обыкновению он остановился в местной больнице, но имел еще и хижину, сделанную из листьев, куда отправлялся молиться по ночам. Он посвящал эти дни заботам о небольшом португальском поселении. Он начал с пациентов больницы и, переходя от дома к дому, собирал подаяние в пользу бедных. К гарнизонным же солдатам он применил ту же тактику, к которой столь успешно обращался в Гоа: общался с ними и ел с ними за одним столом.

При этом он не упускал из виду свою цель – Макасар – и старался раздобыть о нем какие-нибудь сведения. Кое-кто из побывавших там португальцев рассказывал ему о земле этих островитян и об их языке – малайском. Он принялся изучать его и перевел Символ веры и основные молитвы.

Эти приготовления оказались напрасными. Точные причины нам не известны, но надежды на обращение островитян, влекшие его на Макасар, не оправдались, и он отказался от своих намерений. «Я не поехал туда, а потому отправляюсь на Амбоину, где множество христиан и широкие возможности завоевать еще больше», — писал он своим собратьям в Гоа 16 декабря 1546 года, не теряя ни грана своего оптимизма.

Другой мир

Новый, 1546 год, едва начался, когда Франциск покинул Малакку на галеоне, обычно совершавшим плавание из Лиссабона на Банду, отдаленнейшее из португальских владений в Тихом океане. Полтора месяца спустя, 14 февраля, он прибыл в Хативи, деревню на острове Амбоина, славившуюся своей гвоздикой.

Он оказался в совершенно новом мире. Сельское хозяйство было здесь неизвестно, и местные жители жили охотой и рыболовством, да кормились тем, что давал им лес. В заливе в изобилии водилась рыба. Ночи на берегу были прекрасны. Солнце едва успевало сесть, когда, почти без всякого перехода, вдруг становилось темно, и в бухте зажигались сотни сверкающих огней для приманки рыбы. Казалось, что на амфитеатр бухты спустились звезды.

Обо всей этой красе Ксаверий молчит. У него были иные заботы. Пока рыбаки занимались своим ремеслом, а остальные спали, он молился в своей наскоро сооруженной хижине Творцу всего за Его новых чад, которые так долго были одиноки. Днем же он навещал их, ходя от лачуги к лачуге, молился за больных, крестил детей, укреплял этих бедных христиан в их вере, дабы они могли противостоять посулам и угрозам своих соседей-мусульман.

Некоторые деревни перешли в мусульманство несколькими годами раньше, но были и христианские деревни, и Ксаверий проводил время, посещая эти поселения. Когда он вернулся из своей миссионерской экспедиции, его ждал сюрприз: берег напоминал оживленный военный лагерь, а в гавани (cova) встали на якорь восемь судов. Здесь было триста человек, сто тридцать из них — испанцы.

Они принесли с собой весть о землях которые открыли, и Франциск был захвачен их рассказами. Они поведали ему об островах Моро, расположенных к востоку от пяти «Островов пряностей», где началось было стремительное движение к христианству, но двумя годами позже раджа соседнего острова Джайлоло захватил эту землю и вынудил христиан отступиться от веры. Церкви были разрушены; из двух священнослужителей один был убит, второму же, получившему серьезное ранение, удалось бежать. Одни говорили, что крещено было десять тысяч человек, другие – что сорок тысяч. Они были еще не тверды в вере, которую едва знали; колеблющиеся и вероломные, они могли в одночасье превратиться из друзей во врагов. А они были непревзойденные мастера в искусстве отравлять, да еще и настоящие каннибалы!

Все это не давало Ксаверию покоя. На Тернате, отдаленнейшей португальской колонии в огромном островном мире Востока, нужно будет основать дом Общества. Он сам должен поехать на острова Моро и навестить покинутых новообращенных. Это значило подвергать себя смертельной опасности, но решение было принято: «Поскольку эти христиане Моро нуждаются с наставлении в вере и в ком-то, кто бы крестил их для спасения их душ, а также потому что я нуждаюсь в утрате своей земной жизни, дабы оказать помощь ближним в жизни духовной, я принял решение ехать на острова Моро».

Когда друзья узнали о его намерениях, они стали разубеждать его. Он их не слушал. В конце июня он отплыл на «коракоре», направлявшейся на Тернате.

На острове Тернате

Португальская колония на острове обладала не слишком лестной репутацией. Говаривали, что туда съезжаются одни только беглые да ссыльные убийцы, а единственного священника в колонии больше занимала торговля гвоздикой, чем священнические обязанности. С момента своего прибытия отец Франциск взялся обучать христианской вере и проповедовать. Ему в голову пришла удачная мысль: он сочинил рифмованную версию Символа веры. В результате в скором времени на улице и у себя дома мальчики, девочки и женщины стали денно и нощно распевать его, а крестьяне на полях и рыбаки в море пели его вместо обычных мирских песен. Многие приходили на исповедь и возвращали имущество, полученное нечестным путем. Благодаря возвращенному имуществу «Misericordia», в прошлом такая бедная, стала богатой.

Невдалеке от крепости Тернате, за темно-синим вулканом Тидоре, виднелись бледно-голубые вершины острова Батачина, где жил враждебный острову Тернате раджа Джайлоло. По другую сторону острова, за этим бледно-голубыми горами, находились острова Моро со своими покинутыми христианами. Франциск о них не забыл.

Для него пришло время осуществить свое намерение и прийти им на помощь. Когда он рассказал об этом решении своим друзьям, они все как один стали отговаривать его, приводя тысячу доводов. Тернате воевал с раджой Джайлоло, и его «коракоры» делали эту область небезопасной. В лесах прятались его шпионы. Сами христиане были изменчивы и ненадежны и могли убить его или отдать мусульманам. Увидев, что все их протесты напрасны, друзья решили предотвратить его отъезд силой: они просто не дадут ему корабль.

У Ксаверия кровь вскипела в жилах. Если они не дадут ему корабль, он прыгнет в море и доберется до Моро вплавь. Друзья поняли, что вынуждены будут уступить его желанию. Опытный стрелок Энрики ди Лима, приплывший на Тернате еще юношей, решил сопровождать его, дабы помогать ему, служить ему переводчиком, а если потребуется, защищать его. Капитан предоставил в его распоряжение «коракору» и несколько гребцов, и в середине сентября, хорошо вооруженные, путешественники отплыли с Тернате.

Острова надежды на Господа

Магистр Франциск и его спутники были тепло встречены в Мамоджо, большой христианской деревне у подножья величественного вулкана с тем же названием в 2625 футов высотой. К священнику приводили детей, чтобы он крестил их, и больных, чтобы он за них молился. При помощи своего переводчика он смог объяснять истины веры и детям, и взрослым.

Затем он посетил христианские деревни возле Мамоджо, но вскоре после приезда стал стремиться на север. Чем дольше откладывал он посещение деревень Моротая и Рау, тем хуже становилась погода. А потому он поскорее пустился в путь. Все время держась поблизости от берега, они заходили в деревни христиан. Всего их было двадцать, и многие были почти недоступны. Вот ставшая классикой выдержка из письма, в котором Ксаверий рассказывает товарищам о впечатлениях от этого путешествия: «На этих островах я крестил множество детей, которые еще не были крещены [от двух до трех тысяч, по Шурхаммеру]. Я провел на островах три месяца и за это время посетил все христианские поселения. Они принесли великое утешение мне, а я — им. Эти острова весьма опасны по причине частых войн, которые ведут между собой люди. Это варварское племя. Они отравляют тех, кого ненавидят, и многих таким образом убивают. Рассказываю вам об этом, с тем чтобы вы знали об обилии духовных утешений, какие можно обрести на этих островах. Не помню, чтобы где бы то ни было находил я столь великое и долговременное духовное утешение, как на этих островах. Было бы лучше звать их не островами Моро, но островами надежды на Господа».

В середине декабря ему пришлось задуматься о возвращении на Тернате, дабы не упустить возможности совершить ежегодное плаванье на Малакку. С великой грустью простился он со своими новыми друзьями. На Тернате, «дабы избежать слез и рыданий моих друзей, преданных мне мужчин и женщин, я отплыл около полуночи. Но даже это не помогло, ибо мне не удалось от них скрыться».

На Малакке у него произошла встреча, которая повлечет за собой новый поворот в его жизни: японский преступник Андзиро бежал из страны и был направлен к Ксаверию.

Индийская интерлюдия

Даже не ведающий покоя апостол должен был отдавать должное своим обязанностям провинциала, и Ксаверий провел пятнадцать месяцев в своей индийской резиденции, с 13 января 1548 года, когда вернулся в Индию, до середины апреля следующего года.

Он был потрепан бурями, измучен, но его моральный авторитет достиг небывалых высот. И все же его критиковали за то, что он слишком много ездит. Он возражал: если бы он не посетил эти страны — поля, где столько жатвы для миссионеров, — он не узнал бы их нужд. Как мог бы он тогда руководить своими людьми: ведь без опыта мудрое правление невозможно?

Его деятельность в Индии имела два полюса: Кочин, ибо это был важный узел сообщения, и Гоа, ибо здесь располагалось колониальное и церковное правление всего Востока. Но он не мог не вырваться пару раз на Малабарский берег, чтобы навестить своих возлюбленных параван и побеседовать со старыми товарищами. В Гоа он уделял внимание текущим делам, особенно проблемам, порожденным новым ректором коллегии, прекрасным проповедником и безнадежным настоятелем. В день Пятидесятницы, 20 мая, епископ крестил в соборе троих японцев, проживавших в Коллегии св. Павла. Андзиро был наречен Павлом Святой веры, его слуга – Жуаном, а третий новоокрещенный – Антонью. В начале сентября из Португалии прибыло пятеро иезуитов. Они привезли из Европы множество писем, но ни одно не было адресовано Ксаверию.

Ложное суждение об Индии

12 января 1549 года Ксаверий вернулся в Кочин и начал готовить почту для отправки в Европу: туда отплывало несколько судов, с которыми ее можно было отправить. В письме к Игнатию он выразил свой взгляд на Индию и индийцев, который мы не можем обойти своим вниманием: это народ, не склонный слушать о Боге и спасении; по причине своих многочисленных грехов он совершенно не предрасположен к истинам нашей веры».

Это суждение столь же сурово, сколь и несправедливо, и диаметрально противоположно тому, которое выразил Павел VI, посетив Индию в 1964 году: «Колыбель великих религий, дом народа, всегда искавшего Бога с неослабевающей жаждой».

Чем можем мы оправдать Ксаверия? Правда в том, что хотя он знал лишь самую низменную и наименее привлекательную сторону индуизма, однако этот человек молитвы и единения с Богом не знал того, что оказался в самой религиозной стране мира, стране, научившей миллионы людей – китайцев и японцев – молиться. Если бы он знал своего современника Тулсидаса, поэта бхакти, его мнение было бы совершенно иным. И если бы в поисках истоков той духовности, которая так пленила его в Японии, он добрался до Китая, ему рассказали бы о великом учителе из Индии Гаутаме Будде.

А потому он оставил Индию и решил «с великим духовным удовлетворением» ехать в Японию, ибо японцы – «народ, наиболее любознательный и вечно стремящийся познавать новое как о Боге, так и о вещах естественных».

Разослав письма, он вернулся в Гоа и приготовился к предстоящему путешествию в Японию. В дорогу он обычно брал с собой только стихарь, бревиарий и книгу для духовного чтения. На этот раз все было иначе. Теперь он вооружился рекомендательными письмами к королю Японии от епископа и губернатора, прекрасно написанными на пергаментной бумаге и украшенными цветными рисунками, рядом книг и ценных подарков, парчовым облачением и всем, что потребуется ему для служения мессы. Кроме того, его сопровождала целая свита: отец Косме де Торрес, брат Хуан Фернандес де Овьедо, трое новообращенных японцев и двое слуг (китаец Мануэль и малабарец Амадор).

Он встретил вербное воскресенье, 14 апреля 1549 года, в Гоа; на следующий день он отправился со своими спутниками в Кочин, а двадцать пятого они отплыли из Кочина на Малакку. Вся Малакка с нетерпением ждала их приезда, и капитан крепости дон Педру да Силва и весь город встретили их с величайшей радостью.

В Японии

Дон Педру в изобилии предоставил Ксаверию все то, что требовалось ему для путешествия и для жизни в Японии, и, для поддержки миссионеров, тридцать бахаров лучшего перца, какой только можно сыскать на Малакке. Но как ни старался, не мог раздобыть ему корабль для опасного путешествия. Все, что он смог найти, была неповоротливая джонка Авана, китайца, по прозвищу Пират.

Аван-Пират умело обошел все подводные скалы пролива и свернул на север, в сторону Китайского моря. Дул попутный ветер, и все зависело лишь от капитана, который не останавливался нигде. Он пытался сделать остановку на островах близ Кантона: там он хотел перезимовать. Однако узнав, что там скрываются пираты, он отказался от этого намерения. А потому 15 августа он стал на якорь возле устья реки Инари в Кагосиме, и Ксаверий со своими спутниками ступил на японскую землю.

Кагосима была родным городом Андзиро и столицей Сацумы, самого южного японского княжества. Вскоре после прибытия Андзиро нанес визит владетельному князю, даймё Симадзу Такахисе, который был восхищен преподнесенными ему дарами. Он охотно дал пришельцам разрешение проповедовать свое учение и даже предоставил им небольшой дом, чтобы они в нем жили. Но он с сомнением отнесся к намерению Ксаверия посетить императора. Время покажет, что он был прав.

Не теряя времени даром, они принялись за работу. Андзиро оказался превосходным катехизатором. Он наставил и обратил свою семью. Также были крещены молодой самурай, который получил имя Бернард и настолько привязался к Ксаверию, что никогда с ним не расставался, и владелец того дома, где они поселились. В скором времени общее число новообращенных достигло сотни.

Ксаверий и его товарищи ощутили необходимость выучить японский язык. Иначе они не смогут общаться. Когда дом был полон посетителей, им приходилось хранить молчание, поскольку они не понимали ни вопросов, которые задавали посетители, ни ответов, которые давал Андзиро. Они выучили язык настолько, что смогли внятно выражать свои мысли, хотя их произношение и ошибки вызывали у окружающих смех.

Кагосима была знаменита своими многочисленными храмами и монастырями. Ксаверий часто посещал их, дабы побеседовать с бонзами, но вскоре разочаровался. «Миряне ведут более праведную жизнь в своем положении, чем бонзы в своем; последние не придают значения грехам, противным природе, и привыкли жить в них», — писал он в пространном письме от 5 ноября 1549 года, через три месяца после прибытия.

Их враждебность росла одновременно с его разочарованием. Бонзы очень каверзно помешали ему совершать обращения с такой скоростью, с какой он начал было совершать их. Они не противостояли ему напрямую; они воспользовались влиянием даймё, который вскоре запретил обращения под страхом смерти.

В столицу

Ксаверий решил осуществить свое давнее намерение: отправиться в столицу Киото и предстать перед императором, чтобы испросить у него разрешения проповедовать и обращать людей во всем королевстве.

В конце августа 1550 года он распрощался со своими христианами и отплыл на крохотном суденышке, где едва хватало места для него и двух его спутников, брата Хуана Фернандеса и доброго Бернарда. Проделать весь путь по воде было невозможно, поэтому они были вынуждены частично совершить его по суше, и путь их пролегал через Ямагути. Была зима, странствовать по ухабистым, заснеженным горным тропам оказалось невероятно трудно. Ноги путников распухали, они падали, а поклажу приходилось тащить на собственных плечах. В некоторых поселениях мальчишки встречали их насмешками и камнями; на постоялых дворах кроватей не было, только соломенные подстилки и деревянные подушки, и Фернандесу с Ксаверием приходилось довольствоваться единственным шерстяным одеялом, которое у них было. Порой, когда они на ночь глядя приходили на постоялый двор, голодные, вымокшие и насквозь продрогшие, им давали от ворот поворот.

Ямагути был столицей могущественного даймё Оти Ёситаки. После долгих и напряженных поисков трое странников нашли наконец жилье и тут же принялись проповедовать. Многие проявили к их проповеди интерес, и Франциск решил прервать путешествие в Киото. Дважды в день они выходили на улицы и бесстрашно громили те грехи, которые были наиболее распространены среди японцев. Люди принимали их по-разному, но в основном враждебно. Обращений было не много, и за восемь дней до Рождества (17 декабря 1550 года) путники возобновили путь в Киото.

В основном они странствовали одни, а от Сакаи (откуда до Киото два дня пути) — в обществе известного знатного господина, который направлялся в столицу. Знатный господин путешествовал в паланкине в сопровождении слуг и оруженосцев. Ксаверий и двое его спутников, как и все прочие, пытались угнаться за ними бегом по глубокому снегу проселочных дорог. Несмотря на все тяготы пути, дорога была более радостной, чем когда-либо. Ксаверий шел босиком, в своей черной, изорванной сутане без рукавов, и к голове его была привязана маленькая сиамская шапочка. Иногда он подпрыгивал от радости или подбрасывал в воздух яблоко и ловил его. Глаза его были наполнены слезами благодарности за то, что Бог избрал его стать провозвестником святой веры при дворе японского императора.

Бедный Ксаверий! Дворец, который он нашел, ничем не отличался от дома обыкновенного крестьянина. Все было разрушено войной. Когда он стоял у дверей и умолял позволить ему поговорить с Его Величеством, его спросили, принес ли он дар, ибо без дара его впустить не могли. Но дар он оставил на Хирадо!

Через одиннадцать дней он покинул город императора, так и не исполнив своей миссии.

Ямагути

Если он и покинул его с разочарованием, то разочарование это рассеялось, к тому времени, когда он вернулся в Сакаи. Он понял, что Япония – не одно королевство, но множество княжеств, и Ямагути – одно из самых могущественных. Тогда он решил, что отправится туда, но с помпой и церемониями, с верительными грамотами и ценными дарами для даймё. В конце апреля 1551 года Ксаверий и его товарищи снова вошли в город Оти Ёситаки.

Сразу по прибытии Ксаверий попросил об аудиенции. Ему позволили предстать перед даймё, и на этот раз он явился одетым в шелка в качестве посла губернатора Индии. Он показал два рекомендательных письма. Оба были написаны на великолепно расписанном пергаменте. Он также преподнес ему тринадцать драгоценных даров, которые передали ему губернатор Индии и капитан Малакки для японского короля. Это были вещи, которых в Ямагути никогда прежде не видели: музыкальные часы, богато украшенный резьбой мушкет, пара очков, в которых старик мог видеть так же хорошо, как юноша, две подзорные трубы, с помощью которых отдаленные предметы можно было разглядеть так, словно до них рукой подать, драгоценная парча, португальские ткани, прекрасные изделия из граненого стекла, португальское вино, книги, картины, чайные чашки и прочие предметы.

Оти Ёситака был восхищен и преподнес ответные дары, но Ксаверий отказался принять их. Он просил лишь об одном: позволить ему проповедовать на его земле закон Божий и позволить всем, кто этого пожелает, следовать ему. Ёситака милостиво исполнил его просьбу, а также предоставил ему и его спутникам пустующий монастырь, чтобы они могли там поселиться.

Все переменилось. В новом доме Ксаверия с утра до вечера, и даже до самой ночи, было полно гостей: знатных господ, бонз всех конфессий, купцов, простолюдинов. Ксаверия осыпали вопросами, которые могли касаться всего: от природных явлений до человеческой души и Творца всех вещей, и Ксаверий давал подобающие ответы на каждый. Но как могло случиться, что с его религиозным учением не были знакомы китайцы?

Однако Ксаверий радовался недолго: бонзы скоро превратились из друзей во врагов. Только страх перед даймё мешал им воплотить свою ненависть на деле и убить проповедников новой веры. Между тем число христиан росло. За два месяца оно достигло пятисот, и каждый день происходили все новые обращения, особенно при дворе.

В середине сентября, пробыв в Ямагути четыре месяца, Ксаверий получил послание от Отомо Ёсисиге, даймё Бунго, который сообщал ему о прибытии португальского корабля и просил приехать, так как желал кое-что с ним обсудить. То было приглашение, от которого Ксаверий отказаться не мог. Князю было всего двадцать два, но история его семьи сплошь состояла из отцеубийств и братоубийств. Отомо с интересом внимал всему, что говорил ему о христианстве Франциск, и позволил ему проповедовать его в своих владениях, но сам принять его не мог.

Португальский корабль возглавлял старый друг Ксаверия, Дуарти да Гама. Но Ксаверий был горько разочарован: вопреки его распоряжениям всем местным настоятелям в Гоа, на Малакке и в других городах, ни от кого из них писем не пришло, и никто из троих общников, которых он призвал в 1549 году, не приехал. Что произошло? Как настоятель миссии, он желал знать, в чем дело, тем более что у него были все основания опасаться худшего. А потому, вместо того чтобы возвращаться в Ямагути, он решил направиться прямо в Индию.

Немного раньше, в конце октября, Антонью принес весть о том, что Ямагути захвачен мятежниками, даймё убит, а миссионеры едва избежали смерти.

В середине ноября корабль Дуарти да Гамы снялся с якоря и отправился в обратный путь в Китай. Ксаверий совершил на нем первую часть своего путешествия. Волосы его побелели, но сердцем он был по-прежнему молод и полон надежд.

Трудности правления

Когда он достиг острова Шанчуань у китайского побережья, его друг Дьогу Перейра, казалось, нарочно уже ждал его со своей каравеллой «Санта-Крус», готовой к отплытию. Перейра несказанно обрадовался и предложил ему совершить остаток пути на своем корабле. Он также сообщил ему известие, которое вновь сильно взволновало Ксаверия. Португалец, с которым был знаком Ксаверий, попал в плен к китайцам и сообщил следующее: он и другие узники китайских темниц смогут обрести свободу только в том случае, если португальский король пришлет своего посла для заключения договора. Достаточно будет согласия выплачивать таможенные пошлины.

От этой мысли Ксаверий пришел в восторг и изменил свои планы. Он не вернется в Японию, но будет сопровождать нового посла – им должен стать не кто иной, как Дьогу Перейра – и принесет китайцам веру.

В декабре 1551 года он был на Малакке, а 24 числа того же месяца – в Сингапуре. Здесь он получил огромную пачку писем – свою почту за два  с половиной года. Он читал и перечитывал их во время своего месячного путешествия в Кочин.

Сначала пришло его назначение провинциалом всего Востока, датированное 10 октября 1549 года. Затем было письмо Игнатия, ответ на одно из посланий Ксаверия, в котором отражено важное разногласие между генералом и провинциалом. 12 января 1549 года Ксаверий писал: «Опираясь на опыт, который я обрел здесь, я вижу ясно, что наше Общество никоим образом не может быть воспринято туземными индийцами». Игнатий тактично возражает: «С уважением к тому, что вы, как кажется, полагаете, будто люди этой страны по причине своей злобы и т.д., хоть я и думаю, что слова ваши небезосновательны, но все же считаю, что не следует падать духом, и не премину указать вам на то, что, по моему мнению, может оказаться полезным и послужить средством борьбы с этим злом». Далее он говорит о поощрении призваний среди туземцев. Как представляется, последующее изобилие иезуитских призваний в Индии подтвердило правоту основателя.

То был не единственный вопрос, вызывавший у них разногласия. Критике чересчур подвижного образа жизни Ксаверия вторили — с величайшим уважением – люди несомненной мудрости. Их отзывы могли дойти и до Игнатия, который писал: «Независимо от того, придется ли вам поехать в Китай (куда, по вашим словам, вы намерены ехать, если позволят дела ваши в Индии), я одобрю этот шаг, исходя из предположения, что вас направляет вечная Мудрость; однако, насколько я могу умозаключить, вы лучше послужите Господу Богу нашему, если останетесь в Индии, а вместо себя пошлете других и будете направлять их, дабы они совершали то, что совершили бы вы; таким образом вы сможете сделать во многих местах то, что сами сделали бы только в одном». Игнатий настаивал на одном из своих излюбленных принципов – на принципе субсидиарности. То было письмо, которым он вызывал Ксаверия в Европу. Оно было написано 28 июня 1553 года, то есть через семь месяцев после смерти Ксаверия на китайской границе.

Ксаверий, теперь назначенный провинциалом, достиг Кочина 24 января 1552 года. В Индии ему предстояло провести немногим менее трех месяцев, а за это время нужно было решить ряд щекотливых задач. «Я полагал, что обрету некоторое утешение после всех напастей, которые мне пришлось перенести, но вместо утешения нашел лишь беды, которые причиняют мне немалую боль», — писал он вскоре после прибытия.

Ксаверий как настоятель

Как он справлялся с должностью настоятеля? Он не располагал письменным сводом Конституций. Игнатий как раз писал их, и они будут завершены лишь в 1553 году. Посему он не мог знать тех норм правления, которые они содержали. Он также не мог советоваться с Игнатием или получать его указания: его почта была скудной и доходила крайне медленно; за десять лет он с большими промежутками получал почту из Рима пять раз: в ноябре 1543 года, в октябре 1545, в июле и октябре 1547 и в декабре 1551, что означает два с половиной года молчания в начале его миссии, еще почти два года некоторое время спустя и нескончаемое затишье, длившееся четыре с половиной года, в конце.

Ему было в высшей степени присуще качество, которого Игнатий требует от генерального настоятеля: любовью к Обществу и к своим собратьям. Именно он назвал Общество Иисуса Обществом любви и сам был тому блестящим примером. Его письма товарищам преисполнены братской любви. Один пример: «Итак, я заканчиваю, но не могу перестать писать о своей великой любви ко всем вам вместе и каждому из вас в отдельности. Если бы в этой жизни можно было узреть сердца всех, кто любит друг друга во Христе, поверьте, мои возлюбленные братья, что вы были бы ясно видны в моем сердце. И если бы, глядя на него, вы не узнали себя, то лишь потому, что ваше смирение затмило бы вам очи, ибо образ каждого из вас накрепко запечатлен в моем сердце и душе».

В правлении Ксаверий доверял своему духу и чутью. Он не был традиционным настоятелем: не правил из-за письменного стола и не ходил по пятам своих подчиненных, подгоняя их. Он шел впереди них, как предводитель, а они шли за ним вслед. Вот почему он все же направился в Китай.

Неудавшаяся миссия

Все хотели ехать с ним вместе. Он взял четверых: брата Бальтасара Гаго, брата Альваро Феррейру, китайца Антонью в качестве переводчика и индийца-слугу по имени Криштован.

Он взял дары, которые хотел преподнести китайскому королю, распрощался с друзьями и 17 апреля 1552 года, в воскресенье Пасхи, королевский галеон «Сантьяго» вышел из устья реки Мандави с Ксаверием и его спутниками на борту.

31 мая Ксаверий добрался до Малакки. В порту стоял готовый к отплытию корабль с двумя братьями-иезуитами, направляющимися в Японию. Поскольку священника у них не было, Ксаверий отправил с ними Гаго. Первыми, кого он посетил на Малакке, был дон Педру да Силва и его брат дон Алвару ди Атайди. Последний должен был стать преемником первого в должности капитана города и крепости, а Ксаверий испросил для него у вице-короля пост адмирала флота, о котором просил Атайди. Атайди был, казалось, рад.

Но что-то все же было не так. Ксаверий заметил, что многие, а Атайди более всех других, завидуют Дьогу Перейре из-за его назначения послом в Китае. В середине июня, когда Перейра прибыл на Малакку и Ксаверий стал переносить вещи на его корабль, «Санта-Крус», Атайди показал свое истинное лицо, лишив судно рулевого управления. Такое посольство, заявил он, не отвечает интересам короля, и он не намерен разрешить отплытие.

Ксаверий испытал все средства, стараясь заставить Атайди изменить позицию. Угроза отлучения от Церкви и чтение указа вице-короля в присутствии свидетелей лишь усугубили его гнев. Он вскочил со стула, плюнул на пол, растер плевок ногой и закричал, что эдикты вице-короля его не волнуют. Он продолжал изливать свою злобу, обрушивая на Ксаверия потоки ругательств, которые были слышны даже на улице. Он называл его лживым лицемером и мошенником, подделывающим апостольские послания. Слуги Атайди последовали примеру своего господина. Они подстерегали Ксаверия на улицах и площадях и выкрикивали ему вслед оскорбительные слова: лицемер, мошенник, пьяница и прочие подобные слова. Франциск не осмеливался более выходить из дома.

Жизнь его стала невыносима. Люди, вложившие деньги в товары, которые должен был увезти на своем судне Дьогу Перейра, приходили к нему ежедневно и со слезами на глазах жаловались ему, что Атайди разорил и Перейру, и их. Убитый горем, Ксаверий написал письмо своему «дорогому другу и господину Дьогу Перейре», в котором взял всю вину за его разорение на себя: «Вы с полным правом можете пожаловаться, сеньор, что это я разорил и вас, и всех, кто приходил на ваш корабль».

В конце концов Атайди пошел лишь на одну уступку. Корабль Дьогу Перейры отправиться в Китай, но не сам Перейра. Корабль должен будет взять на борт двадцать пять подчиненных Атайди, и возглавит его человек, назначенный им же.

В Китай любой ценой

Когда посольство Перейры впало у Атайди в немилость, то вместе с этим рухнул и замысел Ксаверия попасть в Китай, получить доступ к королю, освободить португальских пленников и возвестить христианскую веру. Но он не покорился. Он отправится на Шанчуань и постарается найти способ проникнуть в запрещенное королевство, пусть даже ценой свободы или собственной жизни.

Он отплыл 17 июля 1552 года с Альваро Феррейрой, Антонью-китайцем и Криштованом, не взяв с собой тех драгоценных даров, которые намеревался преподнести императору.

Они прибыли в начале сентября и обнаружили множество кораблей, стоящих на якоре в гавани. Побережье было уставлено хижинами, сделанными из ветвей и соломы. Здесь португальские торговцы заключали сделки с китайскими купцами из Кантона. Уезжая, они сжигали хижины. Услыхав, что к ним плывет отец Франциск, все они устремились на берег, чтобы приветствовать его. По его просьбе из соломенных циновок соорудили крошечную церковь, и в следующее воскресенье, 4 сентября, он совершил в ней мессу. Он брался за любое духовное служение, когда только было возможно.

Однако главной его заботой было попасть в Китай, чьи синие горы виднелись совсем близко, маня и зазывая его. Он старался наладить отношения с китайскими купцами, приезжавшими обменивать свои шелка и фарфор на португальский перец и пряности, в надежде найти хоть одного, который согласился бы тайно провезти его в Кантон. Оказалось, что Антонью не может служить переводчиком: он позабыл родной язык. Франциск прибег к помощи одного из переводчиков португальских торговцев. После первоначального обмена любезностями все отказывались. Это было слишком опасно.

Нежданно для него вдруг забрезжил луч надежды. Нашелся один китаец, который скрывал в своем доме в Кантоне португальца Мануэла Шавиша, беглого узника, а теперь привез его на Шанчуань. Он сказал, что за двадцать pikol перца стоимостью в двести крусадо под покровом ночи отвезет Франциска в Кантон на маленьком суденышке вместе со своими сыновьями и слугами, на три или четыре дня спрячет его в своем доме, а потом, перед рассветом, оставит у ворот города. Перу Лопиш, бывший раб, знавший португальский и немного владевший китайским, предложил сопровождать его в качестве переводчика.

Это произошло в середине ноября, когда португальские корабли начинали отплывать на Малакку. Рассказы Мануэла Шавиша о китайских темницах произвели на брата Феррейру устрашающее впечатление. Его мужество пошатнулось, и Франциск отпустил его восвояси. Даже Лопиш, который хотел стать его переводчиком, передумал. Но Ксаверий был непреклонен: он отправится в Китай без своих иезуитских собратьев, в сопровождении лишь китайца Антонью и своего индийского слуги Криштована.

Когда он предстал перед старшим капитаном португальцев, прося у него разрешения, последний попросил его отложить свое плаванье на материк до тех пор, пока не уйдет последний португальский корабль: капитан боялся, что, обнаружив Ксаверия в Кантоне, китайские власти в отместку нападут на португальцев. Все подводили Франциска.

12 ноября он написал свои последние письма. Большой парус корабля, увозившего его письма на Малакку, скрылся за горизонтом с южной стороны острова.

Шанчуаньское одиночество

На Шанчуане воцарились тишина и одиночество. Лишь два корабля по-прежнему стояли на якоре: джонка Дьогу Ваша ди Арагана и «Санта-Крус». Несколько португальцев все еще жили в своих лачугах на берегу. Ксаверий остался теперь один с Антонью и Криштованом. Они страдали от голода и холода; не раз приходилось им выпрашивать у людей хлеб или какую-нибудь пищу. Но даже португальцы иногда терпели нужду, потому что мандарины препятствовали вывозу продовольствия с материка.

19 ноября китайский купец должен был отвезти Ксаверия в Кантон. Он не явился ни в тот день, ни на следующий. 21 утром Ксаверий заболел. Поскольку в лачуге ухаживать за ним было невозможно, 22 его перевели на «Санта-Крус», где ему отвели отдельную каюту. Утром он не вышел и не ответил на стук в дверь. Он был погружен в молитву, и было слышно, как он говорит: «Иисус, Сын Давидов, смилуйся надо мной!»

Его тревожила качка, и утром 23 числа его перевезли обратно на сушу, сунув под мышку пару теплых брюк, а в рукава – несколько миндальных орехов. У него был такой сильный жар, что он напоминал раскаленную плиту.

Его друг Дьогу Ваш ди Араган посоветовал немедленно сделать ему кровопускание, и в ту же среду ему отворили кровь. Ему дали слабительное, но температура все повышалась.

Он уже чувствовал, что смерть близка, и приказал, чтобы его немногочисленные вещи отнесли на корабль. Затем он потерял сознание и начал бредить, но бред его не был бессмысленным. Возводя глаза к небу, он вел горячие беседы с Богом на разных известных ему языках. Среди них был один, который китаец Антонью не мог определить, и который мог быть только его родным языком. Так он разговаривал пять или шесть часов.

В субботу, 26 ноября, он утратил дар речи и уже никого не узнавал. В четверг, 1 декабря, он снова стал разговаривать и узнавать окружающих. Он призывал Пресвятую Троицу и повторял такие слова: «Иисус, Сын Давидов, смилуйся надо мной!»

В пятницу вечером, 2 декабря, Антонью понял, что смерть близка, и решил бодрствовать возле него всю ночь. «Незадолго до рассвета, когда он умирал, я вложил ему в руку свечу. С именем Иисуса на устах он в глубоком мире и покое предал свою душу Творцу Своему и Господу. Он умер перед рассветом в субботу, 3 декабря 1552 года в гавани острова Шанчуань, в чужой соломенной хижине, через десять лет после прибытия в земли индийские».

Ему было сорок шесть лет.